Без неба, света и светил
В статье автор пробует ответить на вопрос: почему так называемые театральные критики не поддерживают градозащитное движение (хотя бы Москвы и Санкт-Петербурга)?
Когда меня называют «критиком», я невольно как-то съёживаюсь и вздрагиваю, будто меня обозвали неприлично и, главное, не по делу. Нет, само занятие (критика — не профессия, а занятие) всегда казалось мне довольно увлекательным. Но вот его, занятия-то, современное состояние… Не то, чтобы критикой заниматься стыдно. По-моему, это уже — страшно…
Вы интересуетесь ответом на вопрос, почему т.н.театральные критики не поддерживают градозащитное движение? Не волнуйтесь. Я отвечу. Я попаду в конце посылки! — как говорил Сирано де Бержерак в переводе Щепкиной-Куперник.
Так вот, т.н.театральные критики – подавляющее большинство – представляются мне узниками какого-то добровольно избранного ими карцера. В карцере нет даже маленького зарешеченного окошка, из которого бы видна была воля. Звуки жизни никакие не долетают. «То страшный мир какой-то был, без неба, света и светил…» (Байрон, «Шильонский узник», перевод Жуковского).
В углу, вместо параши – разрозненные томики русской классики, и какать приходится на них, правда, только после того, как это уже сделали авторитетные паханы. Говорить можно исключительно на две темы, прямо как в песне Галича про товарища Парамонову – «а у них первый вопрос – свобода Африке, а потом уже про меня – в части «Разное».
Итак, две темы, на которые разрешено говорить в карцере для т.н.театральных критиков:
1. Свободу Тимофею Кулябину! (Волкострелову, Богомолову, Серебренникову, театру.doc…). Речь должна вестись о том, что авторитетным паханам разрешена безграничная свобода самовыражения, интерпретация без предела. Потому что именно они ведут дряхлый замшелый русский театр в новаторское пространство современности.
2. Разное. В этой части идут окказиональные разговоры о тех, кто мешает вести замшелый русский театр в новаторское пространство современности. Кто-то что-то неправильно написал, не туда назначен, не то похвалил.
Всё! Больше карцер не интересуется ничем. Никакие другие темы жизни и культуры в карцер не проникают. Разве это не страшно?
Я почему выбрала для примера градозащитное движение – потому, как оно сосредоточено обычно в крупных русских городах, где, в основном, проходит видимость деятельности т.н.театральных критиков. Отчего бы не поддержать абсолютно правое дело, защиту исторической среды города? Просто так; между делом; на досуге. Подписать письмо, придти на мероприятие. Вон как у Архнадзора московского всё хорошо организовано – трудно не знать о его деятельности. Но на моей памяти только один критик постоянно писал на градозащитные темы – друг мой покойный, Дима Циликин. Так у него и в театральных текстах какой-то иной был воздух, было ясно, что человек живет тут же, с нами, многое видит и замечает не только в театре.
Сама среда краеведов – совсем иная, чем карцер для критиков. Собираются там люди другого типа образования, другого объёма мысли и уровня культуры. Они защищают бесспорные ценности и делают это последовательно, упорно, внятно, ярко. Убедительно. А ведь т.н.критик – он ведь вроде бы и человек, гражданин, горожанин? Неужели ему вся деятельность градозащитников так чужда, что даже в краешек сознания не входит?
Да не только чужда. Вся система ценностей градозащитников – враждебна т.н.театральным критикам, и я попробую это доказать.
Вот фрагмент моей беседы на «Радио России –Культура» с одним из координаторов Архнадзора, москвоведом, писателем Рустамом Рахматуллиным. Он автор книг и статей по истории и метафизике столицы, ведущий телевизионного цикла «Облюбование Москвы». Речь шла у нас о сносе таганской АТС и проектах компании «Коалко» по сооружению на Новой Басманной улице здания в 62 метра.
СПОРИТЬ-ТО НЕГДЕ
— А какие были бы перспективы у таганской АТС в случае мирного развития событий? Что там могло бы быть?
РАХМАТУЛЛИН — Здание сложное, у него, к примеру, щелевидные окна, выходящие на Покровский бульвар, и это ограничивает функционал такого здания, но это могло быть архивное помещение, или другой род хранилища, гадать сейчас бесполезно. Город даже не думал в эту сторону! Чтобы думать в эту сторону, нужно иметь какие-то площадки для дискуссий, а таких площадок нет. Мы из года в год говорим, что Москве и другим субъектам федерации необходимо иметь советы по наследию, когда спорные вопросы судьбы наследия обсуждаются непредвзято. Без участия каких бы то ни было девелоперов и даже чиновников. Для того, чтобы купировать последующую напряжённость, в том числе и социальную, ведь многие жители зачастую против того или иного сноса или застройки.
Но количество площадок для обсуждения чего-либо не только не увеличилось, оно сократилось после фактического роспуска несколько месяцев тому назад Сносной комиссии в Москве. Почему нет Сносной комиссии? Один московский застройщик вышел с иском к правительству Москвы о том, что решение межведомственной площадки, каковой являлась Сносная комиссия, не может быть обязательной частью пакета решений по застройке. Самое интересное, что истцом, убившем Сносную комиссию, явилась в том числе и группа компаний «Коалко», которая является застройщиком ещё одной горячей точки — Басманный переулок, 5 и Рязанский переулок, 13. Это одно и то же владение между Новой Басманной улицей и Казанским вокзалом в ста метрах от церкви Петра и Павла на Новой Басманной, сооружённой по эскизу Петра Великого.
— Там предполагается вштырить что-то грандиозное?
— Вот именно – вштырить. 18-этажное здание высотой в 62 метра!
— Разве у Москвы нет высотного регламента?
— Как раз есть, и этот квартал попадает в зону строгого урегулирования застройки, и это прямо связано с сохранением визуальных перспектив церкви Петра и Павла, Казанского вокзала, других памятников. Чёрным по белому написано – 30 метров и не выше! И то же самое правительство Москвы выдаёт группе компаний «Коалко» разрешительную документацию на двукратное превышение им же самим принятого ограничения! Фактически такие решения принимает ГЗК. Градостроительно
В середине апреля Архнадзор вышел на Новую Басманную улицу с одиночными эстафетными пикетами. Мы сменяли друг друга с утра до вечера, демонстрируя на плакатах, как будет выглядеть улица после застройки, как изменится вид, когда этим «коалкам» удастся…
— Не удастся. Давайте займёмся словесной магией. Не удастся.
— Но что их остановит? Застройщик уже вышел на участок. Мы все, включая приход церкви Петра и Павла, узнали с опозданием об этом риске. Поскольку упразднили Сносную комиссию, исчез и один из источников информации об угрозах.
ГДЕ ОБЩЕСТВЕННОЕ БЛАГО?
— А если спросят, почему для вас всё новое априори хуже всего старого, что вы скажете?
— Да, априори! Старое – то есть уже существующее в культуре, в городе – не должно себя оправдывать и защищать от того, чего ещё нет. Как уже живущий человек не должен себя оправдывать. Это новое обязано себя защищать, в прямом смысле. Должна существовать защита новых проектов, когда выходили бы архитекторы, выходили бы застройщики и обосновывали оправданность своего появления. Город должен развиваться! — Позвольте, а что именно в вашем проекте развивается? Москвичам удастся улучшить свои жилищные условия? Нет, как правило, перед нами проекты дорогой коммерческой недвижимости, и москвичи не увидят этих квартир, и так и останутся жить в тесноте десятилетиями. Что здесь социального? А поэтому не старое, а новое должно себя защищать.
— Нам внушают, что всё новое прекрасно, новое – это прогрессивно, ты молодец, когда ты за новое, ты сам новый, бодрый, лёгкий. Современность должна послать в жизнь своих активных гонцов, и это старое обязано оправдываться, не отжившее ли оно, не тормозит ли прогресс, не пора ли его выбросить, снести, уничтожить. Совсем иной тип сознания внедряется!
— Надо отслеживать эти манипуляции сознанием людей. Потому что те, кто это делают, просто преследуют свой коммерческий интерес. Даже не озаботившись тем, как доказать общественное благо своих проектов. В чём общественное благо архитектурного наследия, многие понимают, а в чём общественное благо новых апартаментов? Или бандуры в 62 метра рядом с церковью на Новой Басманной улице? Где тут общественное благо?»
Я думаю, от самой постановки вопроса – где общественное благо так называемой новизны? -в карцере для критиков должны начаться корчи и мучения. Да, Рахматуллин говорит о другой сфере существования, об исторической среде города. Там своя, как говорится, специфика. Но разве нет ничего, что объединяло бы процессы, происходящие в театре и процессы, происходящие на улицах Москвы, Санкт-Петербурга, других городов? Разве тут есть такие уж непроницаемые перегородки?
И уничтожение архитектурного наследия так-таки и не находится ни в какой связи, к примеру, с обрушением классики в театре? А это, часом, не один ли и тот же процесс?
Краеведы дорожат каждым домиком, каждой улочкой, более того – они защищают даже виды и перспективы: нехорошо, когда новодел станет заслонять старую церковь, портить пейзаж, уродовать набережную…
А т.н.театральным критикам – им ничего не жалко, не дорого, не мило. Ни Пушкин, ни Достоевский, ни Чехов, ни Чайковский – ни о ком не вздохнут, только давай, круши- руби. И точно так же, как застройщиков спрашивают, отчего бы им не построить свою дрянь на свободном месте, у режиссёров пытаются дознаться, зачем они берут не современные пьесы, а классику – и нет ответа никакого. Так что вся система ценностей краеведов враждебна т.н.театральным критикам и не могут они никак участвовать в защите исторического наследия: иначе наступит когнитивный диссонанс. Нельзя одной рукой подписывать воззвания в поддержку культурного наследия, а другой способствовать его изгаживанию. Хотя, в принципе, левая нога всегда свободна – а пишут т.н.театральные критики именно ею.
Так и сидят в своём карцере. Переговариваются. «Свободу Тимофею Кулябину!» Или там – «позор Григорию Заславскому»…
«То было – тьма без темноты,
То было – бездна пустоты,
Без протяженья и границ;
То были образы без лиц;
То страшный мир какой-то был
Без неба, света и светил…»
А главное – карцер-то добровольный, дверь не заперта. Прекрасно можно выйти на волю. Хочешь – можешь в церковь сходить, вместо Богомолова Богу помолиться, а не хочешь – иди в Планетарий или в библиотеку. Боже, в библиотеку! Там сколько великолепных книг. Томик Розанова взять, чаю заварить… «Сама-то жизнь есть радость…»
Откуда словишки? Да был такой парень, написал. В карцере его не особо уважают – так, лежит в углу заместо параши.