Антикритика

Есть такой фильм недооценённый — «Плащ Казановы» (1993 г. реж. А. Галин) с Инной Чуриковой и Лукой Барбарески в главных ролях. Там делегация советских баб выезжает в Италию по профсоюзной путёвке. Приключение сравнимое с полётом на Луну в те, уже кажущиеся далёкими, времена. Баб интересуют шмотки и жрачка, и только нежная Хлоя (героиня И. Чуриковой), скромный искусствовед, и не мечтавшая когда-нибудь оказаться в Венеции, стоит особняком, в сторонке – не нужно ей ничего этого. Только б гулять по улочкам, бродить по набережным и смотреть церкви, которые до того, знала лишь по слайдам и репродукциям. И всё бы хорошо, но в отеле бедную Хлою подстерегает коварный Лоренцо (Л. Барбарески). Хлоя принимает жгучего итальянца то ли за художника, то ли за поэта, но Лоренцо оказывается обыкновенной проституткой, иначе жиголо, альфонсом, призванным скрашивать досуг пожилых туристок. О, докука! 

Это те самые девяностые, когда по слову М. Давыдовой, казалось, что театр почил в бозе. Время становления лидера русской театральной критики, когда позвонки окрепли, чёрная чёлка опустилась на лоб, в голосе зазвенел металл и вот, наконец, открывается мир богатств несметных: Авиньон, Эдинбург, Вена! 

Давыдова избрана программным директором венского фестиваля «WienerFestwochen 2016» , сама отбирает постановки и не жалует, не жалует, не жалует соотечественников (кроме, конечно, Вупсеня и Пупсеня – звёздочка, сноска – К. Серебренников & К. Богомолов. Вупсень и Пупсень – гусеницы, герои мультсериала «Приключения Лунтика»). Она сразу обозначила, что нет у неё родины, кроме «пространства современного театра» и в «русские сезоны» «Wiener Festwochen» она превращать не намерена. Хоть от неё, вероятно, и ждали чего-то подобного организаторы фестиваля. 

Ну, что тут скажешь. Когда В. Ливанов принимал из рук Елизаветы II высокую награду за исполнение роли Ш. Холмса, он поднял тост: «God save the Queen and long life Russian Art!» (Боже, храни королеву и да здравствует русское искусство!) И были «стоячие овации» (выражение М. Давыдовой). Не пришло в голову В. Ливанову сказать: нет у меня родины, кроме «пространства современного кинематографа». Почему-либо, но не пришло. А Сергей Дягилев отчего-то привозил в Париж русский балет из Мариинского, а не французские водевили из Михайловского. Отчего-то. Может быть, от того, что знал – искусство есть экспансия, улов душ и осада умов, а не добровольная сдача в плен и безропотное там существование.

Знает это и великий Барышников (его спектакль «Бродский/Барышников» есть несомненная экспансия русского искусства), и Татьяна Толстая, публикующая рассказ «Aspic» («Студень») в «Нью-Йоркере». Знал и Балабанов в Канны приносящий и отвергаемый Каннами… Но только не вечный пубертат Вупсень с поделкой «Ученик», отчаянно из штанов выпрыгивая, пытающийся стать частью евробогемы. 

В искусстве нельзя быть ведомым импотентом – подражателем. Нельзя! Как же донести эту простую чрезвычайно мысль до нашего лидера Давыдовой. Но ароматы свежевыпеченный венских брецелей вскружили голову, и её несёт, несёт, несёт…

Беда самозванных королев в том, что мало им одного царства, им подавай и владычество морское. С каких пор театроведы полезли в философию? Что они смыслят в ней? Недаром Станиславский предостерегал: горе актёру, начитавшемуся философии. Он перестанет быть актёром и станет «философом». Если театральный критик по недоразумению на полном серьёзе вкусит плодов Жижека и Лакана, он прекратит быть театральным критиком и превратится в потешную балаболку. В случае Давыдовой налицо лингвистическая шизофрения, смесь французского с нижегородским, а по-теперешнему — английского с внутрисадовокольцовским:

“Театр — это уже не столько play, сколько game”

“Все эти разнообразные activities так или иначе закручены вокруг театра”

“Понятно, что моя dream program была бы совсем другой”.

“Я попросту разучилась проводить национальные границы: главный мой statement заключался как раз в том, что я не считаю, что ко мне нужно относиться как к программному директору из России, потому что в таких «национальных» категориях мыслить о современном театре попросту невозможно: это пространство, не знающее границ”.

Невдомёк ей, что подлинный космополитизм, как ни парадоксально, невозможен без глубокого осознания принадлежности к своему народу, стране, культуре. Лучший пример – наши финские соседи. Как правило, молодые люди, окончив школу, едут жить и учиться в другие страны (Россию в том числе). Они говорят на нескольких иностранных языках – настоящие космополиты, но Суоми остаётся для них сокровенным домом, куда они всегда возвращаются.

Отказ от родины порождает невроз. Раздвоение. Шизу ту самую. В духе довлатовских эмигрантов… «Мой стейтмент из вот что». Мой месседж из вот зис… 

Если смотреть из России, то европейское театральное пространство может показаться цельным и неделимым: вот есть мы, есть некая буферная восточноевропейская зона — и есть вся остальная театральная Европа. На самом деле, находясь внутри этого пространства, ты понимаешь, что оно не такое уж и однородное — везде свои традиции и нюансы”.

Европейский театр – неоднороден, но и русский тем паче. В европейском Давыдова замечает национальные различия и совершенно игнорирует разнообразие российского театра (а широка страна моя родная!). Российское пространство представляют онли Вупсень и Пупсень. 

Фабр-эпос 24 часа – хорошо. Но есть и Козлов-эпос 8 часов. Почему бы не привезти «Тихий Дон» из петербургской «Мастерской» Григория Козлова и не поставить рядом с «Горой Олимпа» Яна Фабра? Два эпоса, очень разных, но пусть бы вот так было бы (автор готов заложить собственную почку, что зрители были бы в восторге и сделали бы «стоячие овации» (выражение М. Давыдовой). Лучше, глубже и несоразмерно выше, чем вторичный Вупсень-Серебренников или Пупсень-Богомолов. Но нет, конечно. Этих «лаптей», «посконностей» принято стыдиться. Отчего-то Дягилев не стыдился «Петрушки», а эти венские челночницы стыдятся.

Но бросьте. Ах, оставьте. Всё хорошо. Вена. Май. Подружки приехали из Москвы на модный шоу. Everything is fine. 

Смотришь на этот венский вальс в фейсбуке и думаешь: это ведь не что иное, как вылазка челночниц. Советские тётки ходят по австрийской столице и очень хотят казаться заправскими европейками, но если приглядеться к цветочкам условного Луи Виттона – просвечивает та самая «клеточка» челночных сумищ, забитых тряпками из Тати и миксерами по скидке («два взяла, один себе, другой – Светке»)…