На «Снобе» Вадим Рутковский пишет давно и обильно, и всегда как будто между делом, перебегая от кинофестиваля к театральной премьере, от дядюшки Оскара к тётушке Маске. 

Напоминает замоскворецкую сваху. Прибежала с базара, протараторила, что почём, дух перевела и стремглав на ярмарку: цирк приехал! Торопится наскоро обрисовать, что видела. Там тако-о-о-о-е! Плясуны по канатам ходят, джигиты сабли глотают, карлики на ходулях скачут, медведь шампанское хлещет! а вот ещё невидаль: пещера каменная, а в ней клоун с факелом… всё гудит! дудит! ну, полно. Некогда мне тут с вами. И засеменила дальше. 

Слог Рутковского летуч и звонок, но на сей раз звоночек поломался. Спектакль К. Серебренникова «Машина Мюллер» произвёл столь неизгладимое впечатление на Вадима Рутковского, что он внезапно изменил своей летучести в пользу велеречивой расплывчатости.  

Чего только нет в этом тексте! Одно заглавие статьи уже сбивает с толку: 

«Опасные связи текстов и тел: 

(ожидаешь +7926.. , но не тут-то было — прим. В.Ч.) 

«Машина Мюллер в Гоголь-центре».

Традиционный зачин: “амбициозная и провокационная” премьера К. Серебренникова по сложным текстам…» бла-бла-бла… 

“Говорить о спектакле будут весь грядущий год и дольше; вызывающая, сложно сконструированная форма, уйма смыслов, ни одна рецензия не может быть исчерпывающей” 

“Говорить весь грядущий год и дольше”? Созвучно с анекдотическим “копать отсюда и до обеда”, ну да бог с ним. 

Тексты Мюллера, которыми заправлена «Машина» сложны, а именно:

«рваные, гипертрофированные, сочащиеся цитатами, разрушающие нарратив, растущие из руин истории и мифов». (Да, мы поняли: Мюллер не Веллер. Но зачем столько лишних слов?) 

«Рецензия – по контрасту – должна быть удобной», — заключает Рутковский. Не рваной, не гипертрофированной. Нарратив не разрушать. Из руин не произрастать и цитатами по возможности не сочиться. 

И что ж вы думаете? 

Следует автор заданному им же самим правилу? 

Ничего подобного. 

Текст разделён на главки, но это вовсе не облегчает чтение. А к каждой главке ещё и отступление имеется. 

Цитат тьма: от инстаграма артиста Ильи Носкова до романа Льва Толстого. 

Гипертрофия присутствует? Ещё как! Особенно по части синтаксических нагромождений. 

Судите сами: 

“Разрушение — слово, необходимое для понимания мира Мюллера, мира после катастрофы, где в начала начал — деконструкция; пьесу «Квартет» — один из текстов, положенных в основу спектакля Серебренникова — предваряет ремарка «время и место действия: салон кануна Французской революции / бункер после третьей мировой войны».

На каком языке это написано? 

Во-первых, опечатка «начала начал», во-вторых, хочется повторить вслед за Ильфом и Петровым: «Пишите короче, вы не Гоголь».

И то, что автор повествует о спектакле «Гоголь-центра», разумеется, не даёт ему права топить читателя в мутном сложно-сочинённом болоте. 

Что до «деконструкции», складывается впечатление, что деконструирован сам автор. 

Читаем:

“«Медея. Материал» Анатолия Васильева в Пятой студии «Школы драматического искусства» на Поварской с актрисой «Комеди Франсез» Валери Древиль — часовой монолог не встающей с места Чужой, изгнанницы, почти инопланетянки (запись посредственного качества — здесь), пример тотального, духовного и физического обнажения (немного забегая вперед — тот же синтез текста и тела, что на новом, высокотехнологичном и объёмном уровне предпринимает Серебренников)”.

Всё смешалось у Вадима Рутковского. В одном предложении: люди, кони, птицы, рыбы, бобры, осьминоги, Дух воспаряющий, число Пи, Агамемнон, мимезис… и “объёмный уровень” (не может уровень быть объёмным!), на котором предпринимает синтез Серебренников. Всё понятно? Ни черта не понятно.

Далее:

“В десятые годы — «Любовная история» Дмитрия Волкострелова в петербургском «Приюте комедианта», вызывавший нервические вопли и топот возмущенных ног формальный эксперимент, в котором, впрочем, ничего провокационного не было: короткий рассказ о студенте и девушке Волкострелов разложил на четыре актерских голоса, волновавшая Мюллера феминистская «теория стакана воды» (популярная в первые годы советской власти идея «заняться сексом так же просто, как выпить стакан воды») воплощалась только в работе художника Ксении Перетрухиной — стаканы с водой декорировали фойе». 

Что же это за несчастное стремление затолкать всё в одно предложение? Ноги не могут быть возмущёнными, разве что речь идёт о возмущении ткани: нарывы, кожные нарушения, грибки. Топот может, а ноги: как это? Получается спектакль смотрели некие воспалённые конечности, которые топали и нервически вопили. А меж тем “стаканы воды декорировали фойе”. Некоторые, надо полагать, упали со стремянки и разбились вдребезги, то есть, простите, деконструировались. Как и воспоминания немногочисленных зрителей о творении Волкострелова в «Приюте комедианта» (очередном «происшествии, которое никто не заметил»). 

Вся статья Рутковского от начала до конца — труднопроходимый бурелом.

Поэтому оставим слова и перейдём к числам, с которыми у автора тоже не слава богу. 

“Драматические актёры, это два: Спивакова и Богомолов, нечасто появляющиеся на сцене в таком качестве, разыгрывают «Квартет», наречённый кем-то из зарубежных критиков «комедией непотребства».

Что такое? Почему “это два”? Может “это двое”? Нет. Оказывается в предыдущем абзаце (с учётом специфики слога – пару лет назад) был дан отсчёт “колёсам” “Машины” (колёсам выразительных средств, применённых режиссёром в создании спектакля): 

“Тексты Мюллера, это раз: «Квартет» (отдан Сати Спиваковой и Константину Богомолову)”

Дальше снова топи и хляби: 

“Александр Горчилин играет все роли «Гамлета-машины», текста о диктатуре и революции: он и блуждающий по свихнувшемуся веку, сдерживающий стихию голых тел металлическими заграждениями то ли бунтарь, то ли тиран, и истекающая межножной кровью Офелия, «женщина с петлей на шее, женщина со вскрытыми венами, женщина с избытком кокаина на губах».

Что играет Александр Горчилин? Где блуждает? Играет всё. Блуждает везде… 

“Танцовщики перформеры – это три”. 

Открыт счёт “колёсам”, вы не забыли? Потому что после женщин, кокаина и межножной крови из вскрытых вен, немудрено сбиться со счёта. Что с автором в дальнейшем и происходит. Дав поимённый перечень всех обнажённых перформеров, принимающих участие в действе, он вдруг оглашает:

“Музыкальная партитура, это три…”

Снова “три”. Только что было и вот опять.

Продолжаем считать: 

“Видео Ильи Шагалова, это четыре” 

«Вокальные номера Артура Васильева, обладателя женского сопрано, героя «Голоса» — это пять”.

“Пять” с точки зрения автора, уже перебор:

“На мой вкус (Кирилл Семёнович, прости) — пятое колесо (на самом деле шестое – прим. В. Ч. ) в «Машине», утяжеляющий, придающий спектаклю сомнительное сходство с эстрадным ревю, фактор”.

Ну, чего, казалось бы, злорадствовать? Сбился со счёта, бывает, но видите ли, какая штука. Раз уж пунктики сложились в “колёсики, и “пятое колесо” обыграно, то это не описка, а грубая небрежность, причина которой одна — автор не перечитывал свой текст (не говоря уж о “вычитывал”). Как такое пропустить?! А это очень и очень прискорбный факт, господа. 

Впрочем, каков писатель, таков и читатель. Статья опубликована в начале марта, то есть два месяца назад. Более 25 тысяч просмотров, и никто внимания не обратил, в том числе и уважаемый Кирилл Семёнович (наверняка ж читал). Ни одна добрая душа не подсказала по-дружески: “Вадим, исправьте. У вас там в одном месте, и ещё в одном, и ещё…” Ну, что ж. Лучше поздно, чем никогда. 

Будем надеяться, что Вадим Рутковский последует совету, который сам даёт читателям в завершении:

“Прочтите всё вышесказанное” – пишет он. 

Мы перечитали (с трудом!). Может быть, и автор сподобится, наконец?