Антикритика

«Бывает, смотришь на человека и думаешь, ну какой ты критик, ну что надо сделать, чтобы все поняли, что никакой ты не критик, а демагог и нарцисс? Думаешь, хоть бы рога, что ли, у этого «критика» выросли, как у царя в сказке? А бывает, просыпаешься, заглядываешь в интернет, а у «критика» рога. И он их сам надел, по собственной воле, представляете…». Будем считать, совпадение: активист «ассоциативной критики» А.Пронин выложил этот пост на фейсбуке через несколько часов после появления в Сети сайта «Антикритика». И в принципе вопрос поставлен верно, за вычетом одной культурологической ошибки: рога – это из другой сказки, а из современной театральной критики торчат зачастую ослиные уши. Что ж, рассмотрим конкретный пример. Пусть никого не смущает, что Пронин – не только театральный критик, он ещё «историк культуры» и т.д. Для сомневающихся – цитата: «Андрей Пронин – историк культуры, театральный критик, соучредитель Санкт-Петербургской театральной премии для молодых «Прорыв», автор журналов «Театр.», «Театральный Петербург» и других» (http://www.kommersant.ru/doc/2841646).

Помнится, чуть ли не первое появление историка культуры в «воссозданном» журнале «Театр.» произвело неизгладимое впечатление, особенно запомнился краткий экскурс в историю культуры: «Феномены зрительского восприятия возвращают нас не только в пресловутый 1948-й, но и совсем глухие 20-е, когда недоурбанизированная крестьянская аудитория впервые посещала театральные представления… «Оселянивание» в социальном плане произошло разительное: гегемон-пролетарий и интеллигент «в первых поколениях» сбросили социальные личины, как надоевшую униформу… Значительная часть петербургской театральной публики сегодня прискорбным образом напоминает селян, которые тщатся приноровить театральное искусство к собственным представлениям о культуре и досуге» («Смычка театра и деревни», журнал «Театр.», 2011, № 4, см. http://oteatre.info/smychka-teatra-i-derevni/).

Нетрудно догадаться, что после этой статьи малоизвестный А.Пронин пошёл в гору – он стал постоянным автором «Театра.», а потом – одним из Девяти Просветлённых (координаторов Ассоциации театральных критиков). Что ж, надо приобщиться к его творчеству последних лет. Рекордное количество «открытий чудных» не гарантирую, но кое-что есть. «Когда-то сама идея, будто этот полубог [Р.Уилсон] будет сидеть за режиссерским столиком в московском театре, давать команды цехам и замечания актерам, казалась невозможной фанаберией… самое главное – желание. Которое из фанаберии материализуется в проект только при условии готовности по-настоящему бороться за сверхвостребованных и сверх меры осторожных звезд режиссуры» (о «Сказках Пушкина» в московском Театре Наций, «Наше everything», 26.06.2015, http://oteatre.info/nashe-everything/). 

Нет, «фанаберия» – слово, конечно, красивое, но что оно означает в данном случае? От греха подальше открываем словарь: «ФАНАБЕРИЯ (польск. fanaberia) – заносчивость, кичливость, спесь, чванство». Не «прожектёрство», заметьте, так что не по месту, увы (причём дважды в одном абзаце, в самом начале статьи). Чехов у «новаторов», понятно, не в чести, а то бы по месту пришлось: «Они хочут свою образованность показать…» И не просто образованность, но яркое отличие от «недоурбанизированной крестьянской аудитории»!

Слово, как известно, не воробей, но вылетело оно, скорее всего, из птичника дедушки Фрейда: из иностранных слов, влетевших в русский язык, при чтении большинства наших «новых критиков» вспоминаются «фанаберия», «гонор» и «апломб». А, есть ещё заморское слово «эрудиция», как не вспомнить! Недавно на фейсбуке (кстати, на странице главного редактора журнала «Театр.») историк культуры снова осудил недоурбанизированных селян, не понимающих прелести «театра» (который в кавычках), и выставил на общее осуждение их скудный словарный запас: «голубой воришка, трапеция с голыми боярами. И обязательно до кучи из другого автора: пропал Калабуховский дом». Похоже, г.эрудит полагает, будто «Роковые яйца»(откуда трапеция-то) и «Собачье сердце» написаны разными авторами…

Фанаберии, гонора и апломба «младокритикам», тем не менее, не занимать, и рулады они порой выдают заливистые. «В интонации спектакля легкость и трезвость Рассказчика, не поднимающегося до морали и не опускающегося до инфернальности, не деконструирующего пушкинский оригинал до неузнаваемости и не корпящего над аутентичностью запятых, оказывается ключевым элементом и, если угодно, месседжем». Золотые слова: «трезвость… оказывается… месседжем» – или, по-русски, «Пьянству – бой!»

Не обошлось и без культурологических изысканий: «Мудрость Уилсона в том, что он не тащит на сцену букварное понимание добра и зла, отчетливо понимая, что оно, как правило, берётся на вооружение именно злом». Неудобно как-то напоминать историку культуры, что сложное понимание добра и зла ещё 400 лет назад получило своё продолжение: «Зло есть добро, добро есть зло. Летим, вскочив на помело!»

Другая статья Пронина – «Церковь versus театр: чьи чувства оскорблены?» (2.03.2015, http://oteatre.info/tserkov-versus-teatr-chi-chuvstva-oskorbleny/#more-11584). Автор щедр на эксклюзивную информацию по истории культуры и не только: «В Москве есть Красная площадь, а на Красной площади стоит собор Покрова Пресвятой Богородицы на Рву, чаще именуемый просто «Собор Василия Блаженного»». Понятно, просвещать публику следует дозированно, поэтому другие полезные сведения (Невский проспект – в Питере, Эйфелева башня – в Париже и т.д.) постоянный автор «Театра.», видимо, приберёг для следующих публикаций. 

«Не будем лукавить – проблемы взаимного трения религиозных ортодоксов и светского искусства, в том числе театра, не только наши, они время от времени обостряются в разных уголках планеты». Простите, кто о кого трётся и с какой целью? Ладно, проехали.

«Мусульманская культура изначально очень настороженно относилась к изображениям людей и живых существ: не осознавая этого факта, трудно понять горячность фанатиков-исламистов, оскорбленных карикатурами на пророка». Вообще-то, в исламе, вроде бы, нет запрета на живопись как таковую – только на «изображения для поклонения». Кстати, похожих взглядов на иконы (если использовать привычную нам терминологию) придерживаются Свидетели Иеговы и беспоповцы – они тоже убивают карикатуристов? Извините, не знал.

«В христианском мире подобные страсти давно поутихли… кроткий Христос учил прощать врагов и во всем полагаться на промысел Божий». Интересно, чему в таком случае учил мусульман почитаемый ими Пророк Иса?

«Евангельским этот образ мог бы считаться в одном единственном случае: если бы Кулябин инсценировал Евангелие, но этого он не делал. Более того, полагая, что образ Христа, использованный в спектакле, «евангельский», надо автоматически согласиться с тем, что автор «фильма о Христе», герой спектакля – кинорежиссер Тангейзер, – вдруг стал новым евангелистом». Странно: почему в первом случае речь идёт о Т. Кулябине, а во втором – о «герое спектакля»? В команде «Новаторы» произошла замена? Кстати, «евангельский образ Христа», если уж на то пошло, «используют» и иконописцы, и духовные отцы; к примеру, евангельские образы используются в различных канонах, но евангелистов от этого не прибавляется, что бы ни писали в журнале «Театр».

«До какой же поры российский театральный мир будет терпеть это высокомерное отношение к себе – как к фиглярам, обязанным услаждать чувства каждого зарвавшегося хама?» Ну, если речь идёт о «лидерах» и адептах «нового театра», об их хамстве и высокомерии по отношению к прочему театральному миру – г. Пронин, безусловно, прав. Но с его филиппиками в адрес «недоурбанизированной крестьянской аудитории» такая версия, прямо скажем, сочетается плохо. 

И, наконец, несколько слов о типовой методике, которой пользуется Пронин. Открываем статью «Прошлым летом в Мариенбаде»; она тоже опубликована в «Театре.» (03.09.2014), но, кроме того, выложена на сайте ПТЖ (http://ptj.spb.ru/pressa/proshlym-letom-v-marienbade/). Чтобы сразу было понятно, о чём речь: «Последняя неделя августа прошла в Петербурге под знаком премьеры спектакля «Парки и сады» Дмитрия Волкострелова по пьесе Павла Пряжко – на пленэре, в парке Шереметьевского дворца. Премьера плавно перетекла в прощание: спектакль сыграли пять вечеров кряду и обещают больше этого не делать. Разовая акция». Некоторые пассажи вызывают, мягко говоря, серьёзные сомнения: во-первых, вполне возможно, что для г.Пронина и его окружения последняя неделя августа позапрошлого года прошла под знаком волкостреловской премьеры, но зачем говорить за весь Петербург? Во-вторых, словосочетание «пьеса Пряжко» – извините, оксюморон: в одном из рассказов Честертона потайную дверь замаскировали фальшивыми книгами, чьи названия подчёркивали их фантомность – «Жизнь папессы Иоанны», «Змеи Ирландии»… ей-Богу, томик «Пьесы Пряжко» достойно смотрелся бы в этом ряду. Впрочем, судите сами: «В пресловутом «Солдате», состоящем из одной фразы, читать вообще нечего. В «Я свободен» надо рассматривать картинки», – пишет об этих «пьесах» Пронин. Уточню: «Солдат» состоит не из одной фразы, а из двух: «Солдат пришел в увольнительную. Когда надо было идти обратно в армию, он в армию не пошел» (это – полный текст, больше ничего нет); в «Я свободен», кроме 535 фотографий (см. http://ptj.spb.ru/blog/shum-iyarost-pavla-pryazhko/), есть ещё и целых 13 подписей, «драматург» потрудился на совесть. Понятно, рецензировать подобную «драматургию» непросто, Пронин не рискнул, так и написал: «Можно я не буду рецензировать пьесу Павла Пряжко?» При этом (на цифрах не настаиваю, на глазок) Волкострелов упоминается в тексте раз 12, а Пряжко – раз 15, но это песня не о нём, а о любви. 

Отказ от «рецензирования» – сильный ход: он позволяет писать, что угодно, не утруждая себя какими-либо доказательствами, и Пронин пользуется этим, как может: «Пряжко во всем многообразии его проявлений сочиняет именно для театра – смелого театра, который решится перепрыгнуть планку, возникающую в самых причудливых местах… Это драматургия не словесной вязи, но наглой концепции, драматургия, разрушающая конвенции, требующая экстренного мозгового штурма для создания конвенций новых и небывалых… Пряжко замечателен ещё и тем, что его жесты странны и даже отдают юродством… Он не автор с большой буквы, он трикстер, провокатор, зато он прозрачный: хочешь его ударить, а кулак проскальзывает сквозь. Нелепее пламенных обличений Пряжко только славословия в его адрес [«я пишу нелепости и сам это знаю», – хочет сказать Пронин?]… Его значительность в том, что он нераспознан: шутка это или серьёз, интеллектуализм или дурачество, шарлатанство или реформа театрального письма, мы поймем только годы спустя. Сегодня есть только симптом: никому из драматургов, творящих на русском языке, не удавалось в последние годы так будоражить отечественный театр, вдохновляя его на самые яркие и спорные спектакли». Забавно: оказывается, самые яркие спектакли последних лет ставили не Бутусов, Гинкас, Додин, Женовач, Козлов, Туминас, Фокин, даже не Могучий, даже не Серебренников с Богомоловым… куда им всем… впрочем, когда придёт время хвалить, к примеру, Богомолова, пальму первенства рецензент (который не рецензент) передаст, естественно, ему, а о Волкострелове не вспомнит.

Ненадолго вернёмся к Пряжко – ради одной (но пламенной) фразы: «Он не автор с большой буквы, он трикстер, провокатор, зато он прозрачный: хочешь его ударить, а кулак проскальзывает сквозь». А почему – «прозрачный»? Сюда это слово явно не подходит: попробуйте «проскользнуть» кулаком через стекло или целлофановую плёнку. Гораздо логичнее, согласитесь, смотрелось бы слово «бесплотный» («он бесплотный: хочешь его ударить, а кулак проскальзывает сквозь»), но Пронина тут что-то удержало – может быть, подсознательное; про «Слово плоть бысть» он мог и не знать, но наверняка слышал нечто похожее из Мандельштама и не рискнул назвать Пряжко бесплотным (т. е. бессловесным) «драматургом».

С «пьесой» – ясно; сложно «рецензировать» то, чего нет в природе, и Пронин благоразумно отказался от этой затеи. А как же волкостреловский «спектакль», под знаком которого рецензент прожил целую неделю? О, тут он отказывается только от оценок: «Если бы я хотел давать какие-то оценки, я бы на многое режиссеру попенял. В спектакле многое выглядело неряшливо, какие-то решения явно спонтанны… Вмешалась и погода… Природа продала финал спектакля [неужели кто-нибудь купил? неужели сам Пронин?], который зритель должен был зарабатывать час, постепенно осознавая, в чем драма этих внешне беззаботных дачников в беседке. Возможно, этим и объясняется довольно вялая режиссерская эксплуатация широких возможностей уличного спектакля…» В общем, оценивать не стоит, системных дефектов хватает, но «все эти претензии легко снимаются не только благодаря россыпи элегантных формальных решений, требующих осмысления, но и благодаря эмоциональной силе личного высказывания Дмитрия Волкострелова». О, как! Кстати, надо ли «осмысливать» формальные решения вслед ушедшему поезду («Разовая акция»)? Вряд ли, но написать можно, никто не мешает, никто потом не спросит: ну, как? осмыслил?

Ничего страшного – каков режиссёр, таков и рецензент. Или, если угодно, каков драматург, таков и рецензент. Триединство в лучших традициях классицизма.

А как насчёт «демагога и нарцисса»? Нет, так глубоко мы заглядывать не станем.

Сейчас нас интересуют только уши…

КОММЕНТАРИЙ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА:
Татьяна Москвина
Господин никтошка

Боец Битов со своей обычной флегматичностью естествоиспытателя спокойно забурился вглубь той жижи, что производит младокуратор Пронин. Но тут одного погружения – как метода – недостаточно. Надо посмотреть несколько сверху…

Несколько лет тому назад в театрах Петербурга было замечено явление, хорошо известное историкам театра 20-х годов прошлого века. Тогда три московских критика – Бескин, Блюм, Загорский – ходили вместе, как трёхглавое чудище. И писали одно и то же, немножко разными стилёчками. Трёхглавое прозвали – «беблюза», по первым буквам фамилий. « Что беблюза написала?»

В петербургском театре двухтысячных тоже появилось подобное трёхглавое, назвать его можно было бы «зашипрон» или «прошиза» (Зарецкая, Шитенбург, Пронин). Причём у Зарецкой или Шитенбург ещё были какие-то если не заслуги перед отечеством, так хоть доказательства существовования. Третий же член «прошизы» был круглый ноль, абсолютное «никто», даже лучше сказать – «никтошка». Ошивальщик, как говорила одна замечательная преподавательница в нашем Театральном. Но, прислоняясь к товарищам, ошивальщик имел готовые мнения обо всём. Сомнений не ведал. Писал ужасно, ну так кого из руководителей питерских СМИ, которые интересуются только политикой и спортом (они и в театрах-то не замечены), это волновало? 

Однако проходит немного времени, и, припоминая слова Валентина Катаева (конечно, о другом персонаже сказанные), невольно восклицаешь: «Как разъелась эта буратина!» Господин никтошка у нас уже в комиссиях по культуре заседает, премии раздает, он эксперт и координатор. Всё с тем же обыкновенным для бездарей, но всегда почему-то удивляющим меня сочетанием невежества и наглости, с той же манерой лепить корявые фразы одна к другой с видом записного европейского интеллектуала.

Вот он поехал в Казань, чтобы в группе Просветлённых посмотреть произведение Волкострелова –Пряжко под названием «Карина и Дрон». Понятно, что взятые Волкостреловым статисты бормочут что-то нечленораздельное в полутьме, и для этого надо обязательно ехать в Казань, и не посетить, скажем, театр имени Качалова, где всё видно, слышно и понятно (думаю, Пронин и в Малом-то театре не был, какой там театр имени Качалова) – нет, целенаправленно к возлюбленному новатору мы едем. И потом пишем: «Волкострелов …запретил исполнителям форсировать голоса. Тут, прямо как в фильмах Алексея Германа-старшего, «не слышно» (http://www.colta.ru/articles/theatre/10946

Алексей Герман, годами колдовавший над звуком в своих картинах, росчерком пера оказывается припряжённым к дилетантским поделкам Волкострелова. Мы, очевидно, на днях узнаем, что у Волкострелова и «не видно», как у Рембрандта! И «не понятно», как у Джойса!

Господин никтошка начал рассуждать о морали, об истине, об идеалах. Скоро Пастернака с Мандельштамом начнёт цитировать, ей-богу. Вот начало его статьи «Земля дрожит»: «На пасторский возглас: «Что с идеалами?», который сегодня слышен отовсюду, уже попросту захотелось ответить. Вопросом на вопрос. А что, собственно, с истиной? Неужели совсем обойтись без неё? Не зная истины – хотя бы приблизительно, чуть-чуть – затруднительно не только разглагольствовать об идеалах…»

Здесь хотелось бы ответить автору, извлекая из романа Булгакова интонации его Иешуа Га-Ноцри. И сказать, например, следующее: «Истина в том, парень, что и ты не критик, и Пряжко не драматург, и Волкострелов твой не режиссёр. Жизнь проходит, подумай! Занимаешься ты не своим делом! Пока не поздно, выучись какой-нибудь хорошей профессии – электрика, например…»

И ещё немного о грустном и удивительном. До меня доносятся какие-то кряканья уток насчёт «этики» и «цеха». Дескать, «Антикритика» надругалась над этикой какого-то цеха, где нельзя своим ругать своих!

О каком цехе речь? В средневековый цех мастера принимали мастеров. А ежели тусовщики, обделывая свои делишки, пропихивают протеже –никтошек, то это что за цех? Это цех- кого? я, что ли, в вашей голове помещаюсь в одном цехе с Прониным??

Я действительно принадлежу к цеху – славному цеху русских литераторов. И у нас авторов писанины вроде той, что мы тут в «Антикритике» разбираем, уже на дальних подступах встречают погаными мётлами.