Где деньги, Зин? Куда деваются казённые финансы, так что в результате в поликлинике нет элементарных специалистов, а тот, кто остался, работает за себя и за сокращённую медсестру?

Видимо, деньги, которые оптимизаторы-реноваторы экономят на врачах и медсёстрах, уходят в те самые места, которые К. Богомолов гордо демонстрировал со сцены центра «На Страстном» по ходу торжественной церемонии вручения премии СТД Российской Федерации, а творческая элитка в зале подхохатывала и аплодировала:

ах, как смело! как оригинально! дожив до старости под гнётом цензуры в отсталой тоталитарной стране, мы этих частей тела ни разу голыми не видели!

К одной из своих сокровенных ценностей (к той, что спереди) «культовый режиссёр» под общий гогот приложил листок бумаги с надписью крупным шрифтом: «Основы государственной культурной политики».

Этот символический жест никак не отразился на бюджетном финансировании героя. Значит, начальство с ним более-менее солидарно. Просто не может так откровенно свою позицию заявить.

Труднее понять тех защитников культурной и нравственной нормы, которые упорно переводят стрелки с реальных виновников деграданса (у которых есть фамилии, адреса и должности) на абстрактную «коммерцию», видимо, сестрёнку булгаковской «разрухи»: пришла старуха с клюкой, отобрала деньги у школ и больниц, покидала в мешок и отнесла эксгибиционистам. Универсально-мистическое объяснение распространяют на самые разные отрасли, вообще не глядя в конкретный материал.

Сразу оговорим: в принципе, коммерциализация имеет место. Например, в здравоохранении, где пациентов выпихивают в платный приём, обставляя официальные «услуги» такой бюрократической процедурой, что в итоге они просто теряют смысл, покойнику квоты без надобности.

Но нас пугают «коммерциализацией образования». От неё якобы произошли все беды в головах у подрастающего поколения. На самом же деле любой, кто изучал российские «образовательные реформы» по источникам, знает, что погром советской системы (не идеальной, но вполне конкурентоспособной) осуществлялся с 1991 г. и до самого недавнего времени (до прихода в министерство О. Ю. Васильевой) организованно и планомерно — в рамках государственной политики, направленной на «освобождение» молодёжи от «лишних» знаний. Никакой такой экономии, средства от которой могли бы потом рассовать по карманам алчные «буржуи», не предполагалось, равно как и расширения рынка труда за счёт учащейся молодёжи. Свободно-инклюзивная школа, где детей ничему не учат (чтобы не нарушать их «идентичностей») и «болонский» университет (несуществующих специальностей) обходятся ничуть не дешевле нормальных школ и вузов. Коммерция нулевая. Движущая сила «реформ» — идеологический заказ на оболванивание электората.

Онкологическая застройка столичной агломерации, вроде бы, и впрямь коммерческая, ведь её осуществляют частные фирмы. Но стоит копнуть чуть глубже, и возникнет простой вопрос: почему бетонные термитники так остервенело громоздятся друг на друга именно в Москве? Откуда столько лишних денег? Здесь, что, добывают ценнейшее сырьё, как в Ямало-Ненецком округе? Или производят на весь крещёный (и некрещёный) мир электронику, как в китайской провинции Гуандун? Нет. Бюрократический насос вытягивает ресурсы из тех регионов, которые действительно нуждаются в «развитии», привлечении рабочей силы и строительстве для неё жилья, — и перекачивает в Москву. В никому не нужные сооружения и в атрибуты евроинтеграции столичного «креативного класса». Включая соответствующий театр.

К которому и возвращаемся.

Открываю отчёт о заседании экспертного совета Минкультуры в «Литературной газете». В подзаголовке: «Коммерциализация искусства…», и дальше цитата из Н. П. Бурляева: «погоня за прибылью, коммерциализация искусства приводит лишь к активному разрушению российского театра…»  Я с большим уважением отношусь к той самоотверженной борьбе, которую уже много лет ведёт  Николай Петрович, но трудно добиться победы, отвлекаясь от реальных противников на фантомы.

А вот реальность. Номерную таганскую «Чайку» сами производители рекламируют так: «основной акцент постановки — это «лишённый цвета, без признаков жизни мир воспоминаний Треплева».  Много ли найдётся желающих выложить деньги за «основной акцент без признаков жизни»?

Завидную коммерческую хватку демонстрирует и вышеупомянутый Волкострелов. Шоу на любой вкус: «Лекция о ничто» — «искусство Ничто, которое не призывает ни к чему», просто «распыляет критическое отсутствие». Не увлекло? Тогда посетите «Лекцию о нечто» — «акт современного искусства. Нет действия, сюжета и актёров. Вместо этого — блики света и звук хлопающих дверей».

Под аккомпанемент дверей, захлопывающихся за зрителями, вопрос на засыпку: какому вменяемому бизнесмену придёт в голову устраивать в театре вместо спектаклей «читки», «эскизы» и «репетиции»? Такое возможно только в случае гарантированной оплаты, которая никак не зависит от продажи билетов.

Конечно, откровенное скотство на сцене (эксгибиционизм, мат-перемат, похабные интерпретации классики) может быть привлекательно для определённого контингента, но он слишком уж специфический, и как показывает опыт, не обеспечивает прочного кассового успеха. 

Широкую аудиторию, не только в России, но и по всему миру, привлекают несколько иные зрелища.

Поэтому те же самые силы, которые в 90-е годы яростно атаковали «берендеево царство» репертуарных театров как пережиток советского тоталитаризма (См.: Давыдова М. О вреде реформ вообще. Московское отделение СТД провело собрание накануне театральной конференции. // Время МН, 16.02.1999;  Должанский Р. Умри, несчастная! // Коммерсант, 17.02.1999)  примерно с 2005 года поменяли позицию на прямо противоположную. Теперь их друг и благодетель — чиновник, зло — от  непослушных ему актёров, а главное — от зрителей, которые оценивают спектакли рублём совсем не так, как предписано сверху официально утверждёнными «кураторами» и «экспертами». Хрестоматийный пример — установочная статья Серебренникова/ Дондурея в правительственной газете.

По мнению А. Солнцевой, «авторский, новаторский, поисковый театр не имеет шансов на рентабельность». О. Федянина, также член Ассоциации театральных критиков, пишет, что в Германии частные театры показывают «антрепризные, музыкально-детективно-развлекательные спектакли… Однако, когда мы говорим о немецком театре, который нам интересен…, то на все 100 процентов мы имеем в виду дотационные коллективы», именно они «берут на себя обязательство решать творческие задачи на уровне времени» (Федянина О. Организационные формы и структура современного немецкого театра. //  Proscaenium, 2013, № 1 -2, выделено – И. С.) «Авторский театр», «творческие задачи на уровне времени» — всё это, конечно, бессмысленное сотрясение воздуха красивыми словами. Можно подумать, мюзиклы Э. Ллойда Уэббера или фильмы Д. Кэмерона не «авторские». А чьи? Но в той же статье Федяниной дана выразительная иллюстрация, какое именно искусство интересно «нам». На фото – роскошное театральное здание, фасад которого украшен огромными, в размер окон, буквами: «FUCK». «Поиски», как видите, увели не слишком далеко. На практике «эксперимент» и «новаторство» сводятся к «деконструкции» норм, ценностей и традиционных связей между людьми, тотальному обессмысливанию жизни и обращению homo sapiens в атомизированную биомассу. Художественное отражение здесь минимально, спектакль превращается в сеанс идеологической обработки. И поскольку такой вариант досуга, действительно, «не имеет шансов на рентабельность», его апологеты обращаются к государству. Поддержите нас дотациями, премиями, званиями.

Так исторический опыт выворачивается наизнанку. То, что задумывалось ради просвещения и воспитания, стало инструментом расчеловечивания. То, что приподнимало над рыночной стихией, теперь само намного ниже.

Перестройка и последующие «реформы» вдохновлялись лозунгами освобождения личной инициативы, как предпринимательской, так и художественной, от государства. И вот результат в конкретной отрасли. Из государственных бюджетных учреждений культуры, фигурирующих в московском театральном списке № 1:

24 — старые, т.е. советские доперестроечные или дореволюционные;

19 — образованы во второй половине 80-х;

30 — в 90-е годы;

9   — в нулевые и позднее

Таким образом, освобождение от государства выразилось в том, что государственных театров стало в три раза больше.

В 90-е годы приходилось защищать любое учреждение культуры от приватизации, то есть, называя вещи своими именами, от перепрофилирования зданий под бордели, казино, стриптиз-холлы и наркопритоны. Но обстоятельства изменились. Сейчас игорный и наркотический  бизнес в глубоком подполье, а из всех вариантов стриптиза наихудший — как раз тот, который показывают за казённый счёт. Я не идеализирую театральную коммерцию. Но какой от неё ущерб?  Пошлая комедия про любовника в шкафу всё равно предпочтительнее «демифологизации» Великой Отечественной  войны очередным бюджетным самовыраженцем.

В переформатировании репертуарных театров в «постдраматические» балаганы нет ничего коммерческого, только политика (составная часть большой долгосрочной кампании по евроинтеграции упрямого населения РФ).

Финансируется  она почти исключительно из бюджета (с некоторыми доплатами из фонда Прохорова) и проводится в жизнь не бизнесменами, а госслужащими, включая столичных народных артистов, которые сами руководят ГБУКами и организациями типа СТД, то есть тоже выступают в роли чиновников. Причём административный ресурс у Е. Миронова, А. Калягина или К. Райкина побольше, чем у замминистра культуры (вполне сопоставим с министерским).

Не знаю, насколько это знание утешительно — или наоборот, «порождает скорбь». С моей точки зрения, не худший вариант. Ведь то, что осуществляется волевым порядком, через бюрократическую иерархию по приказу начальства, можно таким же волевым порядком прекратить.

Было бы намного страшнее, если бы народ по зову сердца толпами сбегался на «инсталляции» и «перформансы»:

— Пацаны! Сегодня в Велотеатре пряжка читки… То есть, читка пряжки…

И переплачивал спекулянтам любые деньги сверху за возможность приобщиться к «Чайке № 666» в инвентарном списке департамента культуры.