Не припомню даже, когда уходил из театра настолько разочарованным. Язык диктует и подсказывает: чтобы расфрендить, сперва нужно зафрендить, чтобы разлюбить – полюбить, чтобы разочароваться – очароваться; одно без другого невозможно.

Или нет, лучше обо всём по порядку. БДТ, «Материнское сердце», спектакль А.Могучего по В.Шукшину. Сразу оговорю: к Шукшину отношусь сложно, для меня он скорее рассказчик, чем писатель. В чём разница? Полагаю, писатель затягивает читателя внутрь действия (ну, как минимум, пытается это сделать), а у рассказчика мы всего лишь наблюдатели, смотрим со стороны; иногда кого-то узнаём, порой сочувствуем, но всё-таки себя с персонажами не отождествляем, поскольку «с чужих слов» (только не путайте, пожалуйста, с повествованием от первого лица – это, как говорится, другое, от слова «совсем»).

Но рассказчик Шукшин, конечно, превосходный: характеры схвачены, диалоги живые, с юмором, если надо, тоже полный порядок. Но без интонации – нет, всё не то; как бы автомобиль без колёс – не едет, хоть тресни. Поэтому на сцену Шукшина переносить сложно: с рассказчиком или без оного, получается либо иллюстрация, либо сторителлинг, но любой из двух вариантов к театру имеет, мягко говоря, слабое отношение. Нужен, как ни крути, неочевидный ход (что сделал в своё время Товстоногов – не знаю, «Энергичных людей» в прошлом БДТ не видел). Но Могучий такой «ход» нашёл: вместо рассказчика в спектакле появился своего рода ведущий, конферансье, причём не простой, а нечистый. И Шукшин зазвучал! Ей-Богу, порадовался, очаровался, но очарование оказалось недолгим: всё проходит, и это прошло. Пусть во втором действии сохранялась какая-то инерция, но происходящее заскакало, как по ухабам, стало распадаться на эпизоды, одни лучше, другие хуже. Отчасти это, наверное, объясняется тем, что на смену одному рассказу Шукшина (заглавное «Материнское сердце» уже закончилось к первому антракту) пришли, как минимум, целых семь; некоторые в историю главной героини Авдотьи Громовой (роуд-муви) вписываются вполне органично, а некоторые… к примеру, «Забуксовал», на мой взгляд, откровенно притянут за уши – эдакое «ответвление», уводящее в сторону. Не на пользу делу пошёл и уход «конферансье» на второй план – спектакль обмяк, будто лишился стержня, на который всё так ловко нанизалось. Упало напряжение, естественно возникавшее между двумя полюсами – пронзительной Авдотьей (Н.Усатова) и глумливым ведущим-чёртиком (отличная работа А.Феськова). Но внимание ещё удерживалось, и не только за счёт инерции, но и благодаря новелле «Осенью»: Усатова и приглашённый из Театра на Васильевском Ю.Ицков (Филипп) делали спектакль на ровном месте – можно сказать, из ничего, без всяких сценических дополнений (эффектов и тому подобное).

В общем, первому действию я порадовался, со вторым смирился, но третье… с какой стати? зачем? Если коротко, Авдотья приходит «за правдой» к Мавзолею, и «принимающая сторона» (Ленин) раскрывает ей эзотерическую картину мира – типа, учение Рерихов в интерпретации Козьмы Пруткова (все три «соавтора» обозначены в программке). Поймите правильно: меня не коробит юмор «на ленинскую тему», прутковский Рерих тоже не смущает, но, согласитесь, всему своё место и своё время. И свой жанр, добавлю, а здесь, как на грех, ни того, ни другого, ни третьего. Да и Шукшина, кстати, тоже след простыл; мавр сделал своё дело – мавр может удалиться? Нет, как хотите, не всегда, далеко не всегда. Отсюда и моё зрительское разочарование.

А что же критики? Как всегда; видимо, по их мнению, театр мёртв, а о мёртвых полагается либо хорошо, либо ничего. Тем более, есть возможность тряхнуть эрудицией: все дружно вспоминают Гоголя (ещё бы – «чёртик» в программке значится как «Чичиков, аферист, жулик, представитель потусторонних сил»), кто-то – Достоевского и ещё многих и многих; как ни странно, не попалось ни одного упоминания о Булгакове (а, казалось бы, нечистая сила с шутовскими повадками просто напрашивается на параллели). Как и о Венедикте Ерофееве, хотя на заднике упорно маячат башни Кремля, и к ним стремится героиня. Но, похоже, эти писатели у критиков котируются ниже, чем постоянно поминаемый В.Сорокин (наравне с Гоголем, если не чаще: «Кульминации история… когда Авдотья Громова доезжает до вожделенной Москвы и до современной русской литературы, то есть до совершенно сорокинско-пелевинского Мавзолея-зиккурата на Красной площади»).

Попадаются и прелестные шутки собственного сочинения, например: «У мента от драки случилось сотрясение мозгового вещества, и Витьке [сыну Авдотьи] теперь светит зона». Извините, моему смеховому веществу в таких случаях не светит ровным счётом ничего.

Как бы то ни было, критики продолжают шутить – не хуже героев книжки 1968 года «Физики продолжают шутить». ««высшая правда» заключается в том, чтобы смириться с сегодняшними невзгодами, махнуть на них рукой и взглянуть с надеждой в светлое будущее». Это Ленин так отредактировал Шукшина? Я в восхищении…

«Старенький мотоцикл «Урал» (в натуральную величину) несет ее от человека к человеку…» и «Помимо зеленого «Урала», на котором в телогрейке и платке путешествует простая русская женщина-мать Авдотья Громова (Нина Усатова), на сцене появляется старая послевоенная трехтонка в натуральную величину». Любопытно, что эти пассажи принадлежат двум разным критикам, Ю.Осеевой и П.Жоровой. Между прочим, Осеева попутно отметила такую деталь: «Андрей Могучий поместил лучшее в русском психологическом театре в обрамление привычной современности иронии, провоцируя зрителя, как сделал несколькими сезонами ранее его коллега Константин Богомолов (чьи черты тоже при желании можно обнаружить в образе Чичикова)…» Признаюсь, я тоже отметил внешнее сходство сценического чёртика с всесезонным Богомоловым – возможно, в натуральную величину.

«Литературный фундамент 4-х часовой эпопеи Могучего получился вечным… Обозреть такую концептуальную махину полностью даже с высоты галёрки не представляется возможным». Да уж, из партера «вечный фундамент» тем более не разглядеть – остаётся слабая надежда на ложу для особо почётных гостей.

«Эпичность «Материнского сердца», помимо литературной почвы, задаётся также двумя базовыми драматургическими характеристиками – пространством и временем». Помнится, старик Кант не считал пространство и время формами бытия вещей; недаром один персонаж при встрече с нечистой силой предложил отправить этого Канта года на три в Соловки…

«Как положено эпическому произведению, «Материнское сердце» замахивается на вневременное существование за счет обращения к вечным темам любви, смерти и таинственного смысла русской судьбы». Тут, простите, не понял: то ли «Илиада» с «Одиссеей» недостаточно эпичны, то ли Гомер, не покидая Эллады, замахивался на вечную тему таинственного смысла русской судьбы (Полифем? Цирцея? Сцилла и Харибда? ненужное зачеркнуть).

«Он [«представитель потусторонних сил»] будет выполнять роль рассказчика и стороннего наблюдателя и сопровождать Авдотью в течение всего спектакля. Чуть позже, когда он начнет заикаться при упоминании «царствия небесного», и потом, когда у него и вовсе хвост из фрака свесится, станет ясно, что конферансье – кто-то вроде Мефистофеля, а если на отечественный манер – мелкий бес». Когда-то, говорят, чужеземных офицеров при поступлении на русскую службу понижали на один чин; юный французский офицер Наполеон Бонапарт на такое условие не согласился и в итоге встретился с нашей армией в совсем другом качестве, а вот Мефистофель, похоже, соглашался не единожды – каждый раз теряя в звании, пока не докатился до самого мелкого беса. Впрочем, утверждение, будто некто хвостатый «сопровождал Авдотью в течение всего спектакля», тоже выглядит несколько сомнительным, но это уж как водится: что бы ни происходило на сцене, рецензенты видят что-то своё.

Например: «Милиционер Мельников (Виктор Княжев)… места себе не находит от случившегося прозрения, приходится даже бежать за томом Гоголя к сыну, а потом и вовсе к его учителю литературы». А зачем было Мельникову бежать к сыну, если они находились в одной комнате, и томик сам пришёл в отцовские руки по первому требованию?

Ещё пример: «Андрей Могучий на основе одного рассказа Шукшина сочиняет полнометражный эпос, в котором преломляются разные парадоксы русской души». Одного рассказа? А в программке почему-то указаны целых 8 (считая «Материнское сердце»).

Казалось бы, «Что видишь, то и пиши, а чего не видишь, писать не следует», но Булгаков из памяти выветрился, а Сорокин, надо полагать, ничего такого не писал…

Ладно, как говорится, кесарю – кесарево. «– «Не забывайте, что вы в театре!» – напоминает бес» (тоже из рецензии, если на то пошло). «Шишкин с Могучим используют масштабирование и другого типа. Крупные планы артистов [или всё-таки персонажей? без разницы?] постоянно транслируются в ч/б на экран. Макросъемка не только позволяет разглядеть все детали актерского существования, но и превращает причудливую сказку в зловещую историческую хронику». Понятно, кино и ТВ приучили нас к крупным планам, без них как-то не в кайф, но так ли уж хорошо, когда у зрителя глаза разбегаются? И жизнеспособен ли подобный кентавр – полутеатр, полукино? Про превращение «причудливой сказки» (хм…) в «зловещую историческую хронику» лучше промолчу, от греха подальше.

Да уж, чего только не бывает… «солдатик Илья (Александр Кононец) вкрадчиво и с запредельной искренностью расскажет Авдотье, как явилась ему однажды Богоматерь, как плакала о них, о горемычных солдатах». Как это – «вкрадчиво и с запредельной искренностью»? И то, и другое сразу? Даже представить боюсь. В нашей жизни, конечно, всё бывает, но не настолько, пожалуй.

Продолжать можно долго, было бы зачем. Последняя цитата: «Так что лови его, мать!»

…«Мать! Мать! Мать!» – привычно откликнулось эхо…