(Марина Райкина. «Пьяные», помятые, влюблённые. – Московский комсомолец, 2016, 3 марта. Цитируется по сайту газеты.)

О спектакле БДТ «Пьяные» на показе в Москве. Текст М.Райкиной приводится последовательно и без купюр.

Марина Райкина – бойкое, неутомимое перо. Её коронные жанры – репортаж, интервью, при этом всякая там эстетика Райкину, настоящую журналистку, волнует в последнюю очередь. Её стихия – «Москва закулисная», и в этом  равных  Райкиной нет. Вот если бы на Елену Ямпольскую не сошла благодать (о чём сегодня страшно и подумать), то она бы могла, конечно, в районе 2003 года оттянуть «кусочек одеяла» на себя. А нынче соперниц Райкиной не наблюдается.

Как театральный критик (если она театральный критик), Райкина собственных мнений не изготовляет, берёт готовые блоки. Знаете, как любят писать журналисты — «известно, что…»  Вот и тексты Райкиной обычно базируются на этом «известно, что…»

Читаем.

«Театр им. Моссовета. Желающих посмотреть «Пьяных» больше, чем посадочных мест, поэтому в оркестровой яме выставили два ряда, и на них усадили своих, театральных. На приставных стульях у рядов жмутся известные художники, артисты, да студенты, которым повезло протыриться на БДТ. Постановки этого театра, особенно современные, вызывают большой интерес. А тут – пьеса Ивана Вырыпаева, который считается одним из лучших драматургов нашего времени. Собственно это и подтвердила постановка Могучего».

(После «собственно» нет запятой). Правильный журналистский ход — надо дать атмосферу. Людей много – значит, успех. «Жмутся известные художники» — да неужто Глазунов и Сафронов? Других известных художников вроде бы в Москве нет. (Ах да, есть ещё один, но он сейчас в КПЗ). Всё взято с надёжно установленной полочки: постановки БДТ, особенно современные – вызывают интерес. Вырыпаев – один из лучших. Могучий —  подтвердил. Чувствуешь поступь знакомой демагогии, московский комсомолец?

«Понятно, что пьяные люди – это метафора, абсурд, которые позволяют автору проговорить что-то главное, разобраться в человеке, заблудившемуся (именно так, не «заблудившемся» — Т.М.)  в себе и в мире. На трезвую голову это уже невозможно – как говорится без поллитра тут не разберёшься. Поэтому герои вырыпаевской пьесы не стоят на ногах – и мужчины и женщины ходят и бегают по наклонной плоскости зигзагами, заплетая ногами, да просто валясь с угрозой покалечиться.  Насчёт покалечиться не получится, поскольку сценография Александра Шишкина учитывает фактор риска: наклонная плоскость из дерева покрыта мягкими матами. Они, кроме амортизационной функции, помогают артистам изображать пьяных – ноги немного утопают в мягком материале, отсюда и всеобщая неустойчивость».

(После «как говорится» нет запятой).

Если пьяные люди – это метафора (?), то зачем изображать пьяных буквально, «ходить и бегать зигзагами, заплетая ногами» (заплетая ногами – что?). Так можно, смысла понятия не зная и в словарь не глядя, кого угодно объявить метафорой (какающих, блюющих, дрочащих и т.д.).  Похвальна цепкая конкретность в деталях: указано, что на сцене есть плоскость — из дерева, постелены мягкие маты, правда, «амортизационную функцию» я не постигла, и на фиг бы её, но тому, кто спектакля не видел, хоть что-то представить можно. (Я видела). А вот «метафора и абсурд» — это от лукавого, это Райкина вспомнила, что критикам положено употреблять умные слова, но не могла сообразить, какое именно будет кстати, и поставила сразу два для красоты нечеловеческой. Пьяные люди – метафора и абсурд. А можно – «гипербола и парадокс», вообще-то без разницы.

«Первый акт – это четыре сцены с людьми разных возрастов и социальных слоёв : от уличной проститутки в балетной пачке до менеджеров банков и банкиров в стильных костюмах. Каждый со своей проблемкой или комплексом, о которых они талдычат, повторяясь, как заведённые неваляшки».

Всё правильно, есть такое в «Пьяных», журналистская рука сбоев не даёт. И лексика бодрая – «протыриться», «талдычат». Куда лучше метафоры-то с абсурдом. Вот только с неваляшками облом – не заводят кукол — неваляшек, они кренятся при смещении центра тяжести.

«Обмен репликами, короткий и рваный: один бросает мяч: (да, подряд два двоеточия – Т.М.) «Твою маму убил кот» — другой, получив пас, отдаёт обратно: «Мою маму убил кот? Моя мама жива» — «Твою маму убил кот» – «Моя мама жива». Ну что, здесь, кажется, такого? Но из бесконечных повторов и мини-историй вырисовывается история каждого, которая во втором акте складывается в общий пазл».

«Ну что, здесь, кажется, такого?» Да ничего, товарищ Райкина, тут нет «такого», пусто-пусто. Для одного из лучших драматургов процитированный текстик слабоват и отдаёт дерьмецом ( или вы любите, когда люди на сцене болтают про убийство мамы?). Четыре сценки полны «бесконечных повторов» — то есть ноль сюжета, ноль конфликта, ноль действия – но, утверждает автор, «мини-истории» затем складываются в  общий пазл. То есть драматургический гений Вырыпаева может аж несколько  сценок уложить в общий пазл. Ура. Но как же быть с повторами, уж в мини-то историях можно бы и без повторов? Или автор никаких историй вообще писать не умеет, ни мини, ни миди, ни макси? По описанию Райкиной, так оно и выходит, но на полочке готовых мнений и общих мест такого мнения нет. А воевать члену АТК с непререкаемыми авторитетами АТК не положено.

«Тут Вырыпаев мастер – слово, сказанное в начале, находит своё место в предложении середины действия и срастается с общим текстом в финале».

У Вырыпаева словарный запас в принципе невелик, поэтому, в самом деле, отчего бы одному и тому же слову не прозвучать и в начале, и в середине, и в конце, где бы здесь были признаки мастерства? Действительно, фразы вроде «Смерти нет, моя прекрасная Гульбахар» и «Все мы – тело Господа» звучат раз по тридцать, так что одни и те же слова мы слышим все два действия, но мастерством до сих пор называли что-то другое.  Слово, срастающееся с текстом – сильный образ. До сих пор текст состоял из слов, а теперь не так: текст сам по себе, а слова сами по себе — подлетают к нему и срастаются… В общем, надо что-то плести, и Райкина плетёт.

«Всё логично, остроумно, концы с концами ловко сходятся, не увязываясь в запутанные узлы, что редко можно наблюдать в современной драме. Но не только профессиональным умением сильна эта пьеса, а идеологическим посылом. Об этом позже».

«Всё остроумно» — приведите хоть один пример! «Твою маму убил кот» — это остроумно? Неважно: остальные пишут ещё хуже («…что редко можно наблюдать в современной драме»). Теперь титулом «профессиональный умелец» награждают того, кто в состоянии довести фразу до конца. Хотя бы одну. А если, как у Вырыпаева, их несколько десятков – речь уже ведётся о выдающемся мастерстве…

«Пока же посмотрим, что происходит на наклонной плоскости.  Две пары пьяных, но дорого одетых людей ( Не врубилась в противопоставление  пьяных дорого одетым – дорого одетые не могут быть пьяны, что ли? – Т.М.) обсуждают смерть мамы от кота (будто бы животное оказалось аллергичным). Тот, что  ноющим голосом, отстаивает бессмертие мамы, признаётся, что переспал с женой друга, а тот покачивается рядом. Или четыре пьяненьких молодых менеджера гуляют на мальчишнике перед свадьбой одного из них. Встречают уличную проститутку в балетной пачке (Далась Райкиной эта балетная пачка! Второй раз поминает – Т.М.), которая говорит цитатами из фестивального фильма. А в следующей сцене директор этого самого фестиваля, который знает, что через четыре месяца умрёт от рака, этими же самыми цитатами говорит с проституткой. А менеджер женится не на той, что планировал, а на пьяной девушке на остановке – от неё в первом акте ушёл жених».

На наклонной плоскости происходят мелкие банальные ситуации – а точнее, о них болтают. Один «признаётся, что переспал с женой друга, а тот покачивается рядом». Супер! Давно такого не видали! Что и говорить – мастер.

«Во втором акте все пути сойдутся, сплетутся и выяснится, что, находясь в состоянии нестояния, каждый ищет любви и Бога. Причём, имя последнего используется в жёстком контексте с употреблением неблагозвучных слов, типа «говно» — именно в нём утопают герои».

Это важное место. Это самое важное место текста. Чувствуете ли вы, как дрогнула твёрдая рука московской комсомолки, как по волнам генетической памяти приплыл священный и грозный запрет? Не смогла Марина Райкина написать «имя Бога используется…» Она написала – «имя последнего»… Но как посмела член АТК утверждать, будто «говно» — неблагозвучное слово?! Это же музыка сопротивления, это символ свободы, да ради того, чтоб невозбранно и повсеместно со сцены неслось это первозданное слово, редакция журнала «Театр» готова пролить всю свою кровь и мочу! вот попробуйте, повторяйте – говно, говно, говно… так даже во рту сладко станет.

Уловив мощной чуйкой, умноженной на полувековой опыт выживания в неблагоприятной среде, что она дико прокололась, Райкина тут же исправляет косяк.

«Просто погрязли по уши, ноют, жалеют себя, валяясь, в вонючей жиже – так устроен современный человек, не имеющий особого желания выбираться из уютной говняной норки на говняной планете. Что интересно, многократное повторение в разных комбинациях этого слова ничуть не оскорбляет зал – а это признак того, что не о нём речь: в контексте, в подтексте любовь и жалость. У Вырыпаева она выражена жёстким глаголом повелительного наклонения «Не ссать!»» Перед Богом. И это выход из норки, куда люди  по слабости своей или по недоумию загнали себя».

Вообще-то очень трудно срать и при этом не ссать. Практически невозможно… Ладно, позвольте полюбопытствовать, из чего вытекают такие могучие обобщения – насчёт «современного человека»? Из того, что где-то и когда-то (в пьесе Вырыпаева фигурирует некая условно-обобщённая Европа) директор фестиваля цитировал фильм, от девушки ушёл жених, а банкир переспал с женой друга? Мелкие обыденные происшествия, плохо выписанные, ни в какой «пазл» не складывающиеся. Ничтожные, беспомощные клочки. Стоит ли приплетать сюда «имя последнего», он же первый?

Про «говно» — это, конечно, песня. Эдак и я могу написать, что пьеса Вырыпаева – говно, режиссура Могучего – говно, актёры БДТ– все в говне, а особенное говно –  восхваляющие это говно критики. Не сомневаюсь, что многократное повторение этого слова ничуть не оскорбит аудиторию! И, кроме того, поверьте –  не о говне как таковом  речь, у меня как в контексте, так и в подтексте, вот буквально одна любовь и жалость. К творческим людям, которые загнали себя в уютную говняную норку по слабости или по недоумию…

«Очень хороша работа актёров, несколько из них номинированы на «Золотую маску» — Марина Игнатова, Анатолий Петров. Как и сценограф Александр Шишкин с режиссёром Андреем Могучим, которые сумели из пьяных заблудших сделать разумных трезвых».

Ну, надо было как-то закончить статью, как-то Райкина и закончила. Из описания видно, что бедные актёры отчаянно кривляются, и играть им нечего, но нельзя же отмахать целую рецензию и не упомянуть актёров. «Очень хороша работа…»  Если работа актёров хороша, волнует пишущего, он обязательно об этом рассказывает. А Райкина об актёрских работах умолчала. Потому, что сказать было нечего.

Марина Райкина – не слепая, как многие её коллеги её по АТК. Она видит спектакль. Даже может что-то описать. Но она чётко сообразуется с набором общих мест, которые приказано повторять неукоснительно, как слово «говно» в пьесе Вырыпаева… Не ссать, Марина, не ссать! Завтра новый день, пойдёте с диктофончиком к кому-нибудь повеселее и поталантливее Вырыпаева с Могучим – к Ширвиндту хотя бы.

Всяко приятнее, чем парить свою задн…э-э-э… заднюю метафору на этих сраных «Пьяных» и критика из себя изображать.