«Морфий», Псковский театр драмы имени Пушкина, режиссёр А.Фёдоров.

Возница привозит молодого (юного) доктора к месту службы и идёт выпускать пассажира на волю. Идёт странной походкой – то ли замёрз, то ли ноги затекли. Оба варианта выглядят вполне логично, но к действительности отношения не имеют – это приём, придуманный режиссёром. Если угодно, «фишка».

Сам Фёдоров поясняет: ««Кинохроника» и «мультфильм» в нашем случае – это способ актерского существования» (https://www.goldenmask.ru/spect_2520.html).

Рецензенты чаще всего проводят параллели с мультипликацией (пример: «Люди на сцене – это не люди, а, скорее, как бы ходячие манекены, они двигаются неестественно быстро и нелепо, как в кукольных мультфильмах Гарри Бардина или в пантомиме немого кино. Реплики произносят так, словно звучат обрывки испорченной фонограммы»). «Немое кино» упоминают немного реже, наравне с компьютерными играми (у Фёдорова о них, вроде бы, ни слова). Не забывают, конечно, ни про кукольный театр, ни про клоунаду/буффонаду; попадаются и другие определения – комикс, хоррор-квест, даже «психоделическая фантазия». Впрочем, как ни назови…

Вскоре выясняется, что доктор приехал не один – ну, то есть как бы один, а на самом деле «два в одном», белый и чёрный: «вдруг – бум-трах! – и доктор №1 мгновенно обращается в доктора №2… и закручивается мистическая игра в доппельгангера, в очередную модификацию доктора Джекила и мистера Хайда» (Стивенсона в рецензиях не вспоминает разве что ленивый, и это не в упрёк – я бы тоже не удержался). А на сцене – примерно так: «безымянный доктор из «Записок юного врача» и Поляков из «Морфия» действуют как двойники: пока спит… безымянный доктор – персонаж Александра Овчаренко, корчится на полу от боли и колется морфием Поляков – Камиль Хардин. А когда несчастный морфинист то в бессилии, то под кайфом валится на диван, с дивана поднимается герой Овчаренко и отправляет оперировать, ампутировать, накладывать трахеостому, etc».

Рецензенты в тягостных раздумьях: «Кто чей плод фантазии? Поляков снится неврастеничному Доктору или же Доктор превращается во сне в Полякова, а может быть, наоборот, Доктор придуман Поляковым под наркотиками». Либо так: «непонятно, кто кому привиделся: доктор Поляков – доктору Бомгарду, или наоборот». Выводы попадаются любопытные, да вот хотя бы: «Парадоксально, но из всех персонажей именно Поляков оказывается и самым живым – это боль на мгновения превращает его из куклы снова в человека». О, ещё интереснее: «Доктора играет Александр Овчаренко, а Полякова – Камиль Хардин, вместе же получается полнокровный образ Доктора Полякова. Доктор, соответственно, выполняет функцию врача, взаимодействует с остальными персонажами и занимается операциями, а Поляков отвечает за сторону человеческую, главная его задача – страдать и принимать морфий» [весьма оригинальное определение «человеческой стороны», согласитесь].

С цветовой гаммой тоже возникают вопросы: «белый» доктор – понятно (халат), а чёрного (цвет пальто Полякова) порой перекрашивают в серого. Скорее всего, тут какие-то детские ассоциации, чего один из рецензентов не скрывает: «Итак, что мы имеем в спектакле Антона Фёдорова? Там у нас два доктора: дневной (актёр Александр Овчаренко) и ночной (актёр Камиль Хардин)… Дневной – зайчик, ночной – серенький волчок, не ложися на бочок». У второго всё слегка завуалировано («Один, белый, кромсает…  другой, серый, танцует». По песенке: «Жили у бабуси Два веселых гуся: Один серый, Другой белый – Два веселых гуся»?

Возможно, я неправ, но конкретных авторов не указываю – как хотите, дело не в персоналиях. Тем не менее, огласить весь список цитируемых (здесь и далее) в любом случае следует: В.Васюхин, А.Владимиров, Д.Дабришюте, А.Донецкий, Ж.Зарецкая, О.Миронович, В.Рутковский, В.Спешков, О.Фукс, А.Хек (строго по алфавиту). Разумеется, не все они мазаны одним миром или выкрашены в один цвет (серый?); попадаются и дельные отзывы, и работы «широкого диапазона» (где разумные пассажи чередуются с откровенной отсебятиной), и… понятно, не будем о грустном. Почти всё можно найти на drampush.ru/news/; исключения – Спешков (отрывок выложен на https://www.goldenmask.ru/spect_2520.html) и Зарецкая (https://oteatre.info/shizofreniya-kak-i-bylo-skazano-morfij-v-pskovskoj-drame/).

Всё-таки нескольких цитируемых назову поимённо – если более-менее согласен с написанным, а также в одном, на мой взгляд, вопиющем случае, который у нас ещё впереди.

А пока – продолжу. По поводу доктора «Два в одном» (Джекила/Хайда) совпали все рецензенты (сложно не совпасть, однако), но финал спектакля вызвал разлёт в оценках. На сцене «выжившая после трахеостомы девочка вновь обрела голос и благодарит спасителя». Если помните, в «Записках юного врача» несколько не так: «– Благодарю вас, доктор, спасибо, – сказала мать, а Лидке велела: – Скажи дяденьке спасибо! Но Лидка не желала мне ничего говорить. Больше я никогда в жизни ее не видел». Однако у режиссёра Фёдорова – своё мнение. А у каждого критика – своё, тоже бывает.

«Кажется, светлый финал в этом спектакле мог возникнуть только потому, что мрачнее, чем уже есть, просто нельзя».

Или так: «Пусть не смолкает за окном бесконечная вьюга – явление не столько природное, сколько метафизическое. Но веселая, замотанная в шарф Лидка точно указывает путь сквозь нее».

Ещё категоричнее: «беспредельно хмурый и трагический кошмар оказывается внутри другого сна – светлого и счастливого, с выжившей девочкой в финале. Авторы оставили нам зыбкий лучик надежды… театр – не жизнь, в нём хэппи энд – реальность… Если сочтёте такой финал утешительно популистским, Бог вам судья».

Полярное: «Единственное, что я лично не смогу простить режиссеру в этой интерпретации Михаила Булгакова, так это концовку. Два часа я переживала, сжимала пальцами подлокотники кресла, ставила себя на место персонажей, проводила культурные параллели, ждала каждого нового удара театральных часов, слушала как на соседних креслах громко шептали «это больше невыносимо смотреть, убейте уже меня», и все это ради того, чтобы увидеть банальную концовку из типичного русского сериала? Нет, в моем мире «Морфий» имеет совершенно иной финал…»

Ближе всех к истине на сей раз, похоже, оказалась Ж.Зарецкая: «кукольный доктор остается один и встречает крестьян в слезодавильном финале, в котором использованы все «запрещённые» в уважающем себя театре приёмы: настоящий ребёнок на сцене, невыносимо сентиментальный сюжет: выжившая после трахеостомы девочка вновь обрела голос и благодарит спасителя, опрятность и «вымытость» героев, точно с рождественской картинки, не хватает только легкого опереточного снежка. Принять все это за чистую монету довольно трудно и даже невозможно, хотя никто не запрещает желающим поплакать от души и уйти домой с ощущением сказочного счастья. Но малейший здравый смысл подсказывает, что этот «хеппи-энд» – не более, чем предсмертное видение морфиниста». Предсмертное или посмертное – в данном случае, не суть.

А что Булгаков? Сравните: «булгаковское – остаётся в неприкосновенности; живая, как говорится, классика» и «В инсценировке режиссер воссоздает единый авторский мир (скорее, правда, мир Федорова, чем мир Булгакова)». Ну, и что, какая разница? Кто-то и вовсе утверждает, что Фёдоров поставил «всего Булгакова» сразу, одним махом. «Фёдоров в каком-то смысле ставит «всего Булгакова»: в прологе с призрачной поездкой сквозь электронные пульсации пробивается бормотание пса из «Собачьего сердца», фельдшерице Анне Николаевне (Наталья Петрова) припомнят Аннушку, которая разлила масло».

«магическая, нездешняя (чтобы не сказать ведьминская) суть Аннушки активно проявляется только в реальности морфиниста. А так вся эта троица выглядит почти сказочной» (тонкий намёк на «Мастера и Маргариту», не иначе). Факт: со сцены звучат влёт узнаваемые цитаты и из «Мастера и Маргариты» (Аннушка и масло), и из «Собачьего сердца» («не читайте по утрам советских газет»). Зал радостно реагирует; на то и расчёт, полагаю: основное действие однотонно, нужно зрителя иногда встряхивать, а то мало ли…

Значит, если в постановке «Дяди Вани» Елена Андреевна повторяет «В Москву! В Москву! В Москву!», а условный Серебряков радостно произносит «Дорогой, многоуважаемый шкаф!» – это будет весь Чехов в одном стакане? Вы серьёзно?

Мало того, Булгаковым дело не ограничивается: «на самом деле, Фёдоров, как завещал Мейерхольд, поставил «всего Булгакова» и ещё немного Гоголя». И ещё круче: «Режиссер… небольшими порциями-инъекциями… вводит в постановку другие произведения Булгакова, «Ежика в тумане», каламбуры на наркоманском сленге («Доктор, а что это вы сегодня такой хмурый?») и просто шутки – сунув отцу девочки, попавшей в мялку, отрубленную ногу-манекен, врачи на удивленное отцовское «как так-то?» тихо и смиренно отвечают «помогли!»»… В общем, чего только нет в этом «Морфии», если верить рецензентам, хотя речь, по сути, идёт о хорошо известном приёме, превратившемся чуть ли не в общее место нынешнего театра.

Справедливости ради, в некоторых случаях критики расходятся принципиально. Помните Возницу, с выхода которого начался спектакль? Как полагаете, какие ассоциации он мог вызвать? Три варианта:

1) «вот на сцену странной «мультипликационной» походкой выходит оперный мужик, символизирующий народ-богоносец (Денис Кугай)»;

2) «Герой, которого играет Денис Кугай, допустим, напоминает лося»:

3) «Его же Возница похож на прибывшего из потустороннего мира Харона».

А если объединить все три источника, что получится? не представляю, но рога по-любому должны быть, ибо лось (за «оперных мужиков» говорить не рискну, а о личной жизни кентавров не имею ни малейшего представления). А ведь, не дай Бог, приснится что-нибудь подобное…

Ладно, домыслить можно всё, что угодно, но реальные предметы, оказывается, тоже могут восприниматься по-разному. Рецензент мужеского пола пишет: «на спусковой крючок браунинга нажимает тёмный двойник»; женщина увидела по-иному: «Тогда тот, который ночной, берёт ружьё – и (хлопок, отрицательный демографический рост). Посреди сцены разверзлись створки и Камиль Хардин ловко проваливается в этот гроб». Стилистику не трогаем, это песня отдельная, но хоть в оружии дама не ошиблась: браунинг – в рассказе Булгакова, а на сцене – ружьё. Кто лучше разбирается в оружии? вот они, плоды эмансипации…

Зато другая дама явно не в ладах с Булгаковым, а заодно и с анатомией: «сцена с девочкой Лидкой и ее “железной глоткой”, спасенной от дифтерита…». Положим, в «Записках юного врача» эта глава называется «Стальное горло» (в некоторых изданиях – «Серебряное горло»), железа тут мало, а спутать глотку с трахеей (трахеостомия, однако)… нет, простите, не смешно даже.

И ещё у той же рецензентки: «где-то по соседству обитает Шариков с мозгами Клима Чугункина». Для справки: Шарикову пересадили гипофиз, а пересадка мозгов… нет, простите, это уж совсем ни в какие ворота.

Плюс несколько перлов в коллекцию – из разных, кстати, авторов обоего пола.

Понять сложно, зато красиво, не запретишь: «От спектакля “Морфий” остается ощущение сложной математической модели и одновременно наваждения – пусть прирученного на время, но всегда готового вырваться из-под контроля». Переведите, плиз!

«Плотное художественное полотно окутывает зрителя с самого начала действа. За два часа постановки это полотно принимает форму то смирительной рубашки, то мокрой ткани, хлестающей по лицу и дубеющей на морозе, то окровавленного медицинского бинта».  Круто: художественное полотно в форме смирительной рубашки… и ручонками не пошевелить… а потом эту рубашку можно смочить (в крови), и по морде, по морде…

«Тем временем за окном беспросветно метёт: то ли снег, то ли радиоактивный пепел. А доктор обливается холодным потом и оперирует, оперирует, оперирует, не приходя в сознание». Если окрестности больницы замело радиоактивным пеплом (а больные, надо полагать, появляются снаружи), тут уж операция вряд ли поможет, хоть приходи в сознание, хоть нет.

«Я бы назвала этот спектакль очень простым для понимания, но довольно сложным для восприятия». А я бы назвал эту фразу довольно сложной как для восприятия, так и для понимания; туплю, наверное.

«Остальные персонажи этого мира зафиксированы красочным гипсом ломаной характерности». Конечно, покрасить гипс – дело нехитрое, и это не помешает зафиксировать ломаные кости, но разве «характерность» – кость? Что скажет дядюшка Рентген?

Кстати, о гипсе. Частично цитату эту уже приводил, но хочется целиком. «Один, белый, [доктор] кромсает (те самые тела-тюки; среди то ли ампутированных, то ли едва появившихся из материнского лона на свет органов мелькнёт аполлонический бюст – привет гипсовым Толстым и Достоевским, украшающим зрительный зал Псковской драмы), другой, серый, танцует; обоих – ломает». Фраза в принципе корректная, но какая-то неуклюжая; не дай Бог, народ заподозрит, будто ломает обоих гипсовых, Толстого и Достоевского. Но о самих классиках речи тут нет – стало быть, ничего страшного.

««Народ», о котором там много говорят врачи, – сплошь мешки, набитые мясом, остальных же представителей разыгрывают Екатерина Миронова и Денис Кугай». Стоп! Если все «сплошь мешки» (чем бы они ни были набиты) – какие могут быть «остальные»? Значит, не сплошь? Опять Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали!..

Вот вам и «весь Булгаков». Эх, критики, критики… А ведь как просто – «Что видишь, то и пиши, а чего не видишь, писать не следует» – «Подумаешь, бином Ньютона!»

Наконец, тот самый случай, где не назвать автора не могу. Пишет О.Миронович: ««А прошлый «Морфий» они куда дели?» – спросили у меня заядлые псковские театралы, когда я делилась с ними впечатлениями от премьеры.

Оказалось, это они про «Записки юного врача» театра «Мастерская» из Санкт-Петербурга. Который самым дотошным псковским зрителям вообще не зашёл. Ну потому, что они ходят на такие спектакли подготовленными.

Да, да, они потом ругались, что это была аудиокнига на ножках и жалели потраченных на билет в театр денег.

На этот раз добросовестный псковский зритель опять как следует подготовился к представлению и всё, что не надо, к доморощенной премьере по медицинским рассказам Булгакова перечитал-переслушал. Опять зря».

Спектакль в «Мастерской» я смотрел за полмесяца до «Морфия» – так совпало, не подгадывал. Берусь утверждать – ничего лучшего я в этом году на сцене не видел. Разумеется, это моё личное мнение, а кому-то, что называется, не зашло (ясное дело, «у всякого свой вкус: один любит арбуз, другой свиной хрящик»). Или на сцене вдруг что-то пошло не так, бывает (трудно представить себе нечто подобное у Г.Козлова, но мало ли…) Но у рецензентки выходит, как в «Бедном гусаре» – «он же не просто повторяет, он выводы делает»: надо же, «аудиокнига на ножках». Сразу видно, подготовленные пришли…

Интересно, а как они готовились? Х.-Т.Леманна штудировали-конспектировали, если не наизусть учили? «Новых театроведов» читали? Или, словами другой критикессы, «“Морфий” Антона Федорова вообще тесно сплетен со многими явлениями в кино, рок-музыке, компьютерных играх, связанными с темами наркотических галлюцинаций. Публика, судя по реакции и отзывам, на такие спектакли приходит явно подготовленная» [знакомая «с темами наркотических галлюцинаций», что ли?] Не хотелось бы, конечно, так думать, но если людям мерещатся «аудиокниги на ножках», от нехороших подозрений отмахнуться не так легко. В любом случае могу лишь посочувствовать «заядлым театралам» эдакого рода, псковским и прочим.

Извините за отступление, не сдержался, хотя вряд ли был неправ. Но вернёмся к основной теме – к спектаклю «Морфий». Редкий случай: некоторые критики рискнули указать на «отдельные недостатки», по финалу и не только. Например, «Случайный подбор предметов в эпизоде, иллюстрирующем непрерывный и изнурительный операционный процесс – пожалуй, единственный серьезный вопрос к режиссёру» (Ж.Зарецкая). Положим, не единственный: спектаклю о врачах явно не помешал бы медицинский консультант, а то ведь до откровенной дичи доходит – у девочки Лиды забито горло, воздух не проходит, а нам дают фонограмму детского плача. Ребята, если бы Лида могла громко плакать, какая была бы нужда в срочной трахеостомии? Сравните у Булгакова, знавшего толк в подобных вещах: «Она, голенькая, сидела на столе и беззвучно плакала…»

И ещё: «Значительная часть двухчасового (без антракта) спектакля происходит в таких вот «мультяшных» судорогах. Всё же обычно настоящие мультфильмы и клоунада не растягиваются столь надолго. Да и старинное чёрно-белое кино тоже, как правило, короче» (А.Владимиров). Замечание очень существенное и вполне по делу: «Морфий» не худо бы убавить минут на 30, т.е. на четверть. Для спектакля, где главным на сцене является приём (навязчивый, он оттягивает слишком много внимания), два часа – как хотите, перебор; театр всё-таки не про приём, а про человека, про нас с вами.

Между прочим, для того, что «про приём», в рамках «Золотой Маски» давно существует отдельный конкурс «Эксперимент» (бывшая «Новация»); именно туда псковский «Морфий» вписался бы органично. А в основную номинацию «Драма/Спектакль большой формы» – извините, нет. И по части трёх актёрских номинаций (из трёх возможных, за отсутствием главной женской роли) – тоже вопросы: актёры в спектакле А.Фёдорова, по сути, не столько играют, сколько тщательно выполняют общее техническое задание; согласитесь, это разные вещи, не в упрёк артистам будь сказано.

Единственная номинация, которая у меня ни малейших вопросов не вызвала –

«Работа художника по свету» (И.Фомин); работа и впрямь шикарная, какие тут могут быть возражения?

А в целом… да, любопытно, но эксперимент – он и в Антарктиде эксперимент. Не более того. Но и не менее. В таком качестве – почему бы и нет? Но лучше всё-таки сократить.

Обычно пишу по схеме: сначала – о спектакле, потом – антикритическая часть. На этот раз пошёл другим путём. Считайте, эксперимент. И тоже затянутый.