Как известно, редкая птица долетит до середины Днепра, но чтобы отклик на спектакль вызвал такую волну восторга… нет, проще допустить, что целая стая птиц легко и свободно сутками напролёт перемещается над Днепром туда и обратно.

Кто мог вызвать такую волну? Неужели непонятно? Только она одна, «мастер анализа, волшебница смыслов, метафор, аллюзий, сопоставлений» (отрывок из фэйсбучного отклика); не исключаю, что комментатор откровенно постебался, но нечто похожее писали и те, кого никак не заподозришь в иронизировании.
Итак (барабанный бой!), М.Давыдова, «Страх и отчаяние в Эльсинорской империи». И пишет она о «Гамлете», поставленном Л. Додиным в питерском МДТ.

Подчёркиваю: сейчас речь пойдёт не о спектакле Додина (чего не видел, о том судить не собираюсь), а исключительно о самой статье. Статье или Послании, которое может быть принято за рецензию разве что по недоразумению. Чтобы не заниматься «вариациями на тему», повторю фрагмент из собственного поста в ЖЖ: «Термин «рецензия», если речь идёт о спектакле, предполагает, что речь в тексте идёт о спектакле, а не «по поводу» спектакля. 

/«Нам решительно нечего делать ни с тем, ни с другим мнением; я привёл их здесь только, чтоб показать, как мало затронут ими художественный образ Обломова и как противоречивы могут быть суждения, если люди говорят не о предмете, а по поводу предмета» — И. Анненский, «Гончаров и его Обломов»/ 

У Давыдовой о самом спектакле нет практически ничего, кроме нескольких слов там и сям, проброс; почти всё «Послание» (ну, хорошо, статья) посвящено (посвящена) неким «смыслам». Но Додин — не публицист и не митинговый оратор, он театральный режиссёр, а в театре (как и в любом искусстве) никакого «что» в отрыве от «как», извините за банальность, не существует, и «идейного посыла», мягко говоря, недостаточно, чтобы судить о спектакле именно как о спектакле. Тем более, «смыслы»  дело тонкое, тут и Восток отдыхает… мало ли, кому что померещилось или за какую часть кто ухватился (притчу о слепцах и слоне, полагаю, напоминать не надо). «Смыслы» — в лучшем случае, «скелет» спектакля, но ведь «Человек страшней, чем его скелет»…» На всякий случай: в посте я «наехал» на псевдо-рецензентку совсем с другой стороны, а «рецензионные» моменты не затрагивал, приберёг.

Статья-Послание процентов эдак на 90 (если не больше) посвящена «смыслам» спектакля – в понимании Давыдовой, разумеется. Как её версия соотносится со спектаклем – не знаю. Но абсолютно согласен с В.Максимовой, пару лет назад сказавшей коротко и ясно: «По смыслу сегодня спектакли смешно обсуждать». А вот, как ту же самую мысль сформулировал чуть позже П. Руднев (наезжая, кстати, на саму Максимову): «Мы всё горазд[ы] говорить о концептах и смыслах, а пойди разбери отдельную мизансцену с нюансами работы актёра над собой».

Тут, пожалуй, рискну на небольшое отступление. Совсем недавно довелось посмотреть один фильм — какой именно, уточнять не буду, чтобы отступление не превратилось в бегство (от темы). Так вот, с точки зрения пресловутых «смыслов», в этом фильме всё на поверхности и вполне меня устраивает, но как-то не вдохновляет. Проблема в том, что виден не только сюжет, но и попытка впихнуть этот сюжет в экранный формат чуть ли не коленом. При чём тут кино? И что в таком случае должен писать соответствующий рецензент? Соглашаться с «содержательной частью» — и всё? А в чём тогда различие между профессиональной рецензией и школьным сочинением? Что в лоб, что по лбу, один хрен.

Возвращаемся к теме. Что мы можем узнать из статьи-Послания г-жи Давыдовой о самом спектакле? «сценограф Александр Боровский прекрасен всегда, но тут он, на мой взгляд, конгениален своему великому отцу Давиду Боровскому». Может, и конгениален, но понять, на чём конкретно основана такая оценка, из давыдовского текста, мягко говоря, непросто. Кстати, замечу, что слова «прекрасен», «конгениален» и «великому» в одном предложении — перебор даже для школьного сочинения, но в нашем случае на подобные «мелочи» можно не обращать внимания. Читаем дальше.
««Гамлета», которого он [Додин] поставил, написал не Шекспир. Его скорее написал Брехт». Правда, в другом месте та же Давыдова пишет: «Среди «соавторов» Шекспира в программке значатся Саксон Грамматик, Рафаэль Холиншед, Борис Пастернак. Я бы вставила в этот список ещё и Томаса Кида с его, увы, не дошедшим до нас «Пра-Гамлетом». В отличие от шекспировского Гамлета, герой Кида не мудрствовал лукаво, а делал то, что и положено делать мстителю, — мстил». Конечно, неплохо бы узнать, где и когда Давыдова изучала не дошедшие до нас тексты, а заодно и осведомиться, не попадалась ли ей при этом сожжённая часть «Мёртвых душ», но не будем отвлекаться от темы, лучше резюмируем: если верить нашему рецензенту, соавторами Брехта были Саксон Грамматик, Холиншед, Пастернак и Томас Кид. Любопытные сапоги всмятку, не находите?

Кстати, чуть раньше была у Давыдовой такая фраза: «главный герой этого «Гамлета» — текст «Гамлета»». Простите, кто на ком стоял? Какой текст имеется в виду? Шекспира? Брехта? Кида? Или, может быть, ещё кого-то? Попробуйте угадать, если угодно.
Несколько сцен из спектакля по Киду-Брехту всё-таки удостоились отдельных упоминаний: так, «в самом начале спектакля принц сливается с Гертрудой в инцестуальном танго», а «В финале книжка лежит на сцене, которая на наших глазах превращается из строительной площадки, затянутой белесыми полотнищами, в погост». Из всего остального упоминается «мастурбирующая Офелия» (справедливости ради, не потому, что эта сцена особенно потрясла Давыдову, но лишь в качестве пояснения, почему додинский «Кидо-Брехт» не нравится «ретроградам»). Кроме того, подробно описаны футболки персонажей («T-shirts с принтами: у Гертруды на майке Клавдий (подписано My King), у Офелии Гамлет (наследник престола), у Клавдия он сам, у Гамлета тоже он сам, только лицо разделено пополам. Это двойной портрет: Гамлет-младший и Гамлет-старший, сын и отец»); судя по фотографиям, одежда актёров футболками не исчерпывается, но… короче, вспоминается «Понедельник начинается в субботу»: «То и дело попадались какие-то люди, одетые только частично: скажем, в зелёной шляпе и красном пиджаке на голое тело (больше ничего); или в жёлтых ботинках и цветастом галстуке (ни штанов, ни рубашки, ни даже белья); или в изящных туфельках на босу ногу. Окружающие относились к ним спокойно, а я смущался до тех пор, пока не вспомнил, что некоторые авторы имеют обыкновение писать что-нибудь вроде «дверь отворилась, и на пороге появился стройный мускулистый человек в мохнатой кепке и тёмных очках»».

Ладно, это уже лирика, но можно ли из таких «штрихов» составить какое-либо представление о спектакле? Боюсь, что нет – мне, во всяком случае, не удалось, а фантазию включить не рискнул. Точнее, попытался, но испугался, представив на сцене нечто в зелёной шляпе, мохнатой кепке и цветастом галстуке, но без штанов и т. д. К счастью, это нечто не материализовалось, но ощущалось, что оно где-то рядом и… короче, почти по Давыдовой: «Тень отца в спектакле не появляется, но она рядом. И именно она правит тут бал».

А что пишет Давыдова о спектакле в целом? Ещё две цитаты: а) «Ключевая в этом спектакле – конечно же, сцена «мышеловки»» и б) ««Покамест травка подрастёт, лошадка с голоду умрет» – именно эта гамлетовская фраза (а вовсе не «быть иль не быть» или «человек – квинтэссенция праха») становится в додинской постановке ключевой». Ну, допустим, под «сценой «мышеловки»» Давыдова подразумевает всю Сцену 2 Акта III – тогда, по крайней мере, «ключевая фраза» как-то увязывается с «ключевой сценой» (а иначе получается, что ключи – с разных связок). Понятно, сцена «мышеловки» (или вся Сцена 2 Акта III) вполне может быть выбрана как ключевая, тут вопросов нет. А вот насчёт «ключевой фразы» – простите, что-то не сходится… то есть, вполне вероятно, этот «ключ» подходит к другим «Гамлетам» (к сожалению, я не знаком с вариантами Кида, Брехта или Юрия Милославского, каюсь), но только не к шекспировскому. Почему? Да потому, что у Шекспира существенно не только то, что говорит Принц, но и то, кому он это говорит, а реплика, связанная с голодной лошадкой, обращена… впрочем, зачем пересказывать хрестоматийный текст своими словами?

Итак, Шекспир, «Гамлет», Акт III, Сцена 2, почти финал:
«Розенкранц
Добрейший принц! В чём причина вашего нездоровья? Вы сами отрезаете путь к спасению, пряча своё горе от друга.
Гамлет
Я нуждаюсь в служебном повышении.
Розенкранц
Как это возможно, когда сам король назначил вас наследником датского престола?
Гамлет
Да, сэр, но «покамест травка подрастёт, лошадка с голоду умрет…» – старовата поговорка».
Полагаете, шекспировский Гамлет стал бы метать бисер (говорить «ключевые фразы») перед Розенкранцем и Гильденстерном, которым он постоянно вешает лапшу на уши? Согласитесь, маловероятно.
У Додина — именно так? Возможно — постановщик, насколько известно, отошёл от буквального прочтения текста, но понять что-либо из статьи Давыдовой и на сей раз, скажем так, затруднительно.
Ну, да, она всё больше о «смыслах», тут уж не до спектакля как такового. Тогда при чём тут рецензия (более того, «лучшая рецензия из того, что написано в эти дни»)? А то, что я тут накатал – наверное, натюрморт? Или оратория?
Не в том беда, что Давыдова написала то, что написала. Это — её право, а беда, скорее, в том, что любой текст, написанный по поводу спектакля, принимается многими читателями за рецензию. Ничего, что в огороде — бузина, а в Киеве — Днепр и редкая птица. Зато всяческая лапша ложится на уши почти как родная…
Между прочим, судьба Розенкранца и Гильденстерна… сами знаете. Но ведь это — у Шекспира.
За Кида, Брехта и Юрия Милославского не скажу.