К режиссёру Ю.Бутусову отношусь сложно: с одной стороны, он, безусловно, профессионал (и совсем не бесталанный, чтобы не сказать больше), с другой – к исходному материалу (то бишь тексту) подходит несколько, как бы это помягче, специфически; тут можно вспомнить легендарную фразу Дюма-отца: «История – гвоздь, на который я вешаю свою картину» (или, в другом варианте, «свою шляпу»).

«Пьеса существует для того, чтобы пришел режиссер, взял ее и что-то с ней сделал» (Ю.Бутусов, 2016 год). То есть не обязательно поставил (перенёс на сцену), но сделал хоть что-то (поставил, зачитал со сцены, переложил, досочинил, вывернул наизнанку – тут возможны самые разные варианты).

Такой подход, скорее всего, объясняет неровность многих (ну, по крайней мере, некоторых) бутусовских спектаклей. Например, в «Беге» неожиданный пролог создаёт фундамент, на котором, по сути, держатся первое действие и начало второго, а потом, на мой взгляд, конструкция ощутимо рассыпается, поскольку три заключительных «сна» никак не получается выдать за тифозный бред давно выздоровевшей Серафимы. А в первом действии «Пер Гюнта», извините, такая каша, что смысл происходящего на сцене зачастую сложно понять даже тем, кто знаком с пьесой Ибсена; по второму действию вопросов тоже хватает, и только в третьем, финальном, вдруг возникает по-настоящему мощный театр, особенно в сцене бури (впрочем, явно отсылающей к «Королю Лиру», а это уже другая театральная история).

В общем, чего-то похожего ожидал от спектакля «Р» в «Сатириконе» – полагал, так или иначе от гоголевского «гвоздя» остался хоть кусочек шляпки, и Бутусов мог его интересно отшлифовать. Но по факту сохранились имена действующих лиц (чаще бесфамильных) и несколько реплик, хаотично разбросанных по разным эпизодам – и это всё; к подлинному «Ревизору» сценическое действо отношения не имеет. Собственно, пенять тут не на что: Гоголя нам не обещали, а спектакль в программке обозначен как «Сочинение на темы пьесы Н.В.Гоголя «Ревизор»». Не знаю, правда, где авторы нашли в первоисточнике некоторые темы – хотя бы зоозащитную, но, может быть, это я невнимательно классику читал…

Кстати, о зоозащите. По ходу вербатима в самом начале спектакля (а ведь когда-то казалось, что читка-вербатим и Бутусов – вещи несовместные) актёры рассказывают истории о замученном детьми щенке и о сбитом машиной лосе. На первую из них обратил внимание В.Рутковкий: «леденящая история со щенком почти рушится, когда Осип говорит, что случилась она не в первый учебный день – 1 сентября он болел и пришёл в школу позже, застав уже спаянный коллектив; тут сложно удержаться от ехидного замечания, что долго же он болел, если попал в класс зимой»; со второй тоже не всё гладко, Но не будем мелочиться, есть вопросы, куда более существенные; один из главных: чем всё-таки не устроил авторов спектакля классический гоголевский текст?

«Бутусов… Почти сразу почувствовал, что слов в исходной пьесе не хватает» (А.Сидорова).

«По словам Бутусова, из-за «замыленного» отношения к произведению и личности главного героя потерялось понимание и глубина пьесы. Поэтому было решено – оттолкнувшись от Гоголя – создать новый текст и новую историю…

Драматург Михаил Дурненков отметил, что его работу над спектаклем и работу режиссера можно назвать словом «актуализация». Классический текст Гоголя за годы потерял резкость и неожиданность, поэтому одной из главных задач было – вернуть пьесе остроту» (З.Баранова).

«В целом живой процесс создания этой пьесы можно назвать словом «актуализация». Резкий, беспощадный текст Гоголя за многие годы превратился в уютную комедию про милых и смешных провинциальных чиновников. И, конечно, в этом виноват не сам текст, который как был гениальным, так и остался, а его жанровое прочтение театром, где от многочисленных повторов неожиданность и резкость гениального юмора «Ревизора» слабеет, затирается и перестает воздействовать на зрителя. Можно сказать, мы предприняли попытку увидеть текст «Ревизора» так, как если бы он впервые был написан сегодня» (М.Дурненков, прямая речь).

С логикой тут, конечно, не очень: если режиссёр не в силах прочесть пьесу так, чтобы текст «заиграл» – не лучше ли поискать другой материал, не создающий подобных проблем? Про «неактуальность» Гоголя – разговор отдельный, а пока напомню, что говорил когда-то про «актуализацию» сам Бутусов: «Для меня актуальность в свободном выборе литературного материала и свободном обращении с выбранным, без всяких табу. Я хочу говорить о вечных проблемах, разработанных Шекспиром и Чеховым, тем образным, метафорическим, игровым языком, которому меня научили, и не хочу зависеть от современного зрителя, воспитанного на актуальной драматургии и актуальном театре. Конечно, время радикально изменилось, не замечать это невозможно – сегодня нужно говорить конкретно, прямолинейно. Режиссеры моего поколения этого не умеют. Мы по-другому мыслим. Актуальность вошла в противоречие с нашим театральным языком» (Ю.Бутусов, 2011 год). Может быть, это высказывание «замылилось» и «потеряло актуальность»? Быстро, однако: и астральный цикл не прошёл после того, как режиссёр заявил «не хочу зависеть от современного зрителя…»

А позже добавил: «Зрителю должно быть трудно» (kommersant.ru, 2016 год). Но нет, и это устарело, похоже.

Зритель, если уж о нём зашла речь, спектакль «Р», насколько могу судить, не воспринял. Нет, с виду всё хорошо: в антракте ушло ничтожное меньшинство, а оставшиеся в финале не жалели ладоней, многие даже стоя аплодировали. Вот только овации эти были далеко не первыми: ещё по ходу действа аплодисментов хватало. Но овации после того или иного номера – отличительный признак дивертисмента, а никак не спектакля, где зритель боится оторвать глаз от сцены и сидит, затаив дыхание. Получается, спектакль не был воспринят как спектакль – от слова «совсем», несмотря ни на какие овации. В данном случае обвинять других не готов – тоже не увидел никакого цельного спектакля, только набор номеров, объединённых зачастую по принципу «Вали кулём – потом разберём».

А что же критики? Бутусову не повезло – он попал в касту «неприкасаемых», которых положено хвалить, что бы они ни делали. Отсюда и общий тон многих рецензий – отметив «отдельные недостатки», авторы, тем не менее, в итоге ставят спектаклю жирный плюс. Получается примерно так: «соединить всё в единую картинку невозможно. Такая хаотичность дополняет общий неравномерный характер постановки, где монологи напоминают вырванные из контекста посты в соцсетях… Ошарашивая публику красотой противоречий и скрывая за потоком образов подлинную боль, радость, жизнь, смерть – он помогает каждый раз взглянуть на окружающий мир по-новому. «Р» продолжает выполнять эту миссию».

Здесь и далее не буду давать ссылки и называть имена конкретных авторов (тем более, они, как правило, мало отличаются друг от дружки и очень предсказуемы); все эти тексты можно, если появится желание, найти на сайте «Сатирикона». Или просто погуглить. Так что не обессудьте.

Продолжу. Чтобы похвалить «Р», о нём, согласитесь, надо хоть что-то написать. А что прикажете писать, если «В спектакле, который сделан Дурненковым и Бутусовым, гоголевский «Ревизор» совершенно ни при чем. Вынуты пружины, движущие действие классической пьесы»? И, самое главное, другие пружины как-то не очень просматриваются…

Можно, конечно, похвалить актёров (хвалят, порой с огромным перебором), отметить работу художника (тут М.Обрезков – вариант практически беспроигрышный), но этого, как ни крути, маловато будет. Можно пытаться расшифровать название «Р», но как бы не попасть впросак, хрен его знает, какая версия правильна? Посему о не вполне понятной «Р» пишут много, но осторожно: «Буква «Р», брошенная на афишу прерывистыми алыми мазками, может означать Ревизора, Райкина, эту роль играющего, Россию, латинское Роst, да мало ли что еще», «Есть версия, что под буквой «Р», ставшей названием спектакля, подразумевается не ревизор, а Россия. Впрочем, с таким же успехом можно предположить, что «Р» – это Реальность. Или – Рай. Или – Райкин», «кроме слова «ревизор» на букву «р» есть еще такие слова: Россия, расплата, рок, революция», ««Р»-рулевой российской боли»… Обидно: никто не упомянул ни реновацию, ни Рабиндраната Тагора (а ведь был удачный анекдот, в котором именем индийского классика назвали советский колхоз).

Ну, а как же пресловутые «смыслы»? Оказывается, вот так: «Юрий Бутусов – это режиссёр, который искренне уверен, что театр должен воздействовать в первую очередь на чувства и эмоции человека. Смысл – штука второстепенная. И вообще, пусть его, смысл, публика вычленяет сама из нагромождения деталей и постановочных финтов. А уж что там зрители наэмпатируют – их личное дело… Это, если позволите, эдакий тренажёр для нашей с вами чувственной сферы». Как в таком случае быть с зеркалом, в котором Калибан XIX века либо видел себя, либо нет? Получается, в веке XXI его заменил тренажёр? Будем считать замену равноценной или как?

Кто-то увидел в «Р» политический спектакль (положим, в гардеробе Бутусова синяя блуза никак не просматривается, но мелочиться не обязательно). Несоответствие тут в том, что коррупция, судебный и полицейский произвол и прочие прелести у нас, к сожалению, совсем не связаны с политической конкретикой, тогда как политический спектакль по определению обязан быть суперактуальным. Кроме всего прочего, не могу не отметить, что после судьи Ляпкина-Тяпкина (и взяток борзыми щенками) или полицейского Держиморды (чья фамилия давным-давно превратилась в имя нарицательное) вылезать со своими сочинениями на ту же тему – дело рискованное и неблагодарное. А если зритель не может соотнести текст Гоголя с днём сегодняшним – зрителя надо «переформатировать», а не пьесу, ни на йоту не утратившую пресловутую актуальность. Над кем смеётесь? Над собою смеётесь, всё прочее – от лукавого (на худой конец, от Богомолова).

Ещё о поисках смысла: «спектакль Бутусова получился горьким и полным любви (да-да!) высказыванием о коррупции, чиновниках, «Мемориале» и нашем положении дел в принципе…» И там же, чуть позже: «Бутусов ставит свой спектакль о людях театра – хорошо известной и доступной ему силе противостояния нарастающему внешнему аду и внутреннему бессилию». Стоп-стоп-стоп! О чиновниках и «нашем положении дел в принципе»? Или «о людях театра»? Из серии «Ненужное зачеркнуть»?

Из той же серии: «Или вот Хлестаков (блестяще сыгранный талантливейшим Константином Райкиным) – что за человек? «А кто вам сказал, что он – человек?», – не дает расслабиться Юрий Бутусов.

А кто? Миф, идея, искуситель или сам Христос, готовый за людские грехи снова и снова взбираться на Голгофу. Похоже и сам режиссер до конца не знает: «Мне хотелось разобраться, кто этот Хлестаков. Для меня он находится в ряду с Башмачкиным и другими маленькими людьми русской литературы»». В общем, то ли Башмачкин, то ли Иисус Христос… он же (в других рецензиях) Воланд и Князь Мышкин (впрочем, тот, кто вспомнил Мышкина – не из критического сословия).

Да, со смыслом что-то не складывается, как с чёрной кошкой в тёмной комнате. Но обойдёмся без китайцев (истинных или мнимых) – вернёмся к неактуальной (типа) русской классике XIX века, только на сей раз не к Гоголю, а к Тургеневу. Помните – «об одном прошу тебя: не говори красиво»? Представляете, какой театральный критик получился бы из А.Н.Кирсанова? Что ж, судите сами.

«Коллективный Хлестаков головного мозга, нависающий над каждым гоголевским персонажем мелким бесом, истязает героев, толком ничего и не делая… Раздавленный столкновением с русской жизнью, ревизор Райкина застывает согбенным червем на вершине пищевой цепочки гоголевской галереи образов».

«Аммоса Федоровича … мучает тень Гамлета с извечным вопросом: давать или не давать? А если давать, то как? Ведь это же целое искусство».

«А если он вдруг вам чем-то напомнил Дона Корлеоне, помноженного на крестного отца, то это лишь почудилось…» А Дон Корлеоне – не крёстный отец, случайно? То есть Городничий (речь именно о нём) может кому-то напомнить крёстного отца в квадрате? Кстати, один, так сказать, рецензент вспомнил Дона Корлеоне-Городничего, другой – Дон-Кихота-Хлестакова… сплошь благородные доны, не продохнуть.

«Собственно, связь с гоголевским «Ревизором» не только отвергается, но и всячески прослеживается по ходу действия» (это как, интересно?)

«А что до Хлестакова, то он, вероятно, коллективный рентген общества… Будто специально все органы чувств, которые обычно бушуют при просмотре спектаклей Бутусова, притупляются режиссером ради одного верного выстрела – текста. Но здесь, как в «Р»усской рулетке, слишком велика вероятность осечки». Коллективный рентген, снайпер и этот, который на букву «Р» – короче, изобилие налицо.

««Мне кажется, мёртвым тоже больно», – задумчиво отвечает герой Трибунцева. И эту фразу, пожалуй, можно вынести в эпиграф спектакля. Ничего более гуманистического за последнее время я не слышала». Что ж, кладбище – самое место для проявления гуманизма.

«тьма живого и мертвого народу никуда не денется и будет лететь прямо на нас, не столько пугая, сколько заставляя любоваться мощью и ритмом».

«в определенный момент погружаюсь в историю настолько, что не могу разобрать, по какую сторону сцены зрители?.. люди привычно не замечают огромной птицы, что умерла тихо, как все животные». Подарить автору учебник биологии, что ли?

«Этот спектакль идет, как кровь горлом». Спектакль идёт, тирлим-бом-бом, И кровь идёт, тирлим-бом-бом, Хоть им совсем, совсем не по дороге… Почти по Винни Пуху, если угодно.

«Истории из личной жизни самих актеров и фейс-бучные новости ложатся шершавыми заплатками на гоголевскую парчу… Как когда-то Гоголь назвал смех единственным “честным, благородным лицом” своей комедии, так в спектакле “Р” сам гоголевский текст оказывается еще одним действующим лицом, ошарашенным всем происходящим». За текст не скажу, но Гоголь бы наверняка охренел.

«В этой двойной оптике текста, помноженного на абсолютное родство Бутусова и сатириконовских актеров, готовых на самые безбашенные эксперименты и ритмы…» Сложное уравнение… двойная оптика плюс текст, помноженный на абсолютное родство – это сколько же всего будет?

«Спектакль за первые несколько минут достигает эмоционального пика, а зрителя от смелой искренности как от перегрузки вжимает в кресло. Пристегните ремни». Спектакль идёт три часа, такой перегрузки организм не выдержит – кровь пойдёт не только горлом.

«Так обнаруживает себя бездонное дно. В него нельзя постучать ни сверху, ни снизу».

Смешно, конечно, но что прикажете писать, если писать нечего, а отозваться надо? Приходится звать в соавторы друга-Аркадия, куда же без него?

Справедливости ради, авторы (за одним-двумя исключениями) не приписывают спектаклю того, чего на сцене не было – стало быть, честно смотрели, не спали. Но никакая оптика тут не спасёт – ни двойная, ни придонная, от какого дона это слово ни производи. Да хоть от дна, которого нет.

Бутусов, надеюсь, всё же оттолкнётся и в следующих спектаклях пойдёт вверх.

С критиками сложнее.

P.S. Храм, построенный без единого гвоздя – чудо; со спектаклем, как выяснилось, сложнее…